Ведомости / Понедельник 28 апреля 2003

Алексеев и Брандауэр - в Большом.

Одно из новшеств, которые ввел Большой театр в течение последних двух сезонов, - симфонически-хоровые концерты. Их немного, и по сравнению с Мариинским театром Большой еще не ввел их как обычную практику, зато каждый из них по значению практически равен оперной премьере. В прошлом сезоне главный дирижер театра Александр Ведерников провел ораторию Берлиоза "Осуждение Фауста", в этом сезоне на Торжественную мессу Бетховена был приглашен Владимир Федосеев. Сейчас еще более крупное высказывание взял на себя второй маэстро театра - главный приглашенный дирижер Николай Алексеев, исполнивший грандиозную ораторию Арнольда Шенберга "Песни Гурре".

Опус Шенберга не был востребован московскими музыкальными силами с незапамятных времен, хотя сравнимая по масштабу Восьмая симфония Малера ( "Симфония тысячи участников") в Москве в последнее десятилетие исполнялась. "Песни Гурре" написана композитором, который еще не стал новатором и изобретателем додекафонии; это позднеромантический колосс, принесший Шенбергу единственный по-настоящему крупный прижизненный успех. Мистическая поэма датчанина Якобсена, рассказывающая о злой судьбе средневекового короля, потерявшего единственную возлюбленную, проклявшего бога и возглавившего скачку мертвецов, изложена Шенбергом в виде двухчасовой оратории, в которой картины природы сменяются исступленными любовными гимнами, экспрессивными комментариями персонажей и шокирующими эффектами вроде хлопающей крышки гроба. Оратория требует усиленной мобилизации всех исполнительских средств. С длинными любовными монологами короля и его несчастной пассии справились тенор Глен Уинслейд (хотя и выбивавшийся из сил) и сопрано Мелани Динер, рассказ Лесной голубки качественно и артистично спела солистка Мариинки Марианна Тарасова, характерный тенор Альгирдас Янутас забавно представил шута. А партию чтеца-рассказчика с идеальной музыкальной и актерской точностью исполнил знаменитый Клаус-Мария Брандауэр. Главной же фигурой оказался дирижер Николай Алексеев - уверенный, позитивный, обладающий ясным жестом и чувством большой формы. Победа далась ему вопреки обстоятельствам: хор, объединивший капеллу Валерия Полянского и хористов Льва Канторовича, и оркестр Большого, слитый с оркестром "Русская филармония", музицировали на пределе возможностей. Исполнение дало немало трещин, но все же увенчалось серьезным успехом.

Большой театр - один из немногих институтов, кто может позволить себе заведомо убыточный суперпроект, пригласить дорогостоящего Брандауэра и западных артистов, пусть и не первой величины (для сравнения: Петербургская филармония этого себе позволить не могла, и в Питере Алексееву пришлось обходиться другим составом). Но, стремясь завести в своих стенах концертную практику наряду с театральной, Большой не может опереться на собственные хор и оркестр. Две с половиной сотни оркестрантов Большого готовят оперные и балетные премьеры на двух сценах театра, параллельно играют текущий репертуар - на "Песни Гурре" ресурсов уже не хватает. Готовить концертные события качественно и быстро, умело играть с листа, как это делает Мариинский оркестр, в Большом пока не могут - вот и приходится звать оркестр "Русская филармония", молодой и чуткий, но далеко не самый классный. Победа (не скажу, что безоговорочная) Большому театру достается скорее казной да талантом маэстро Алексеева, но не силами собственного штата.

Дютуа и Плетнев - в консерватории.

В Москве чаще стали бывать хорошие зарубежные оркестры. Петербургский фонд "Музыкальный олимп" затеял в обеих столицах "Парад оркестров", и первым приехал оркестр японской радиовещательной корпорации NHK - старейший и лучший оркестр Японии, воспитанный на немецких и американских музыкальных традициях. В качестве звезды прилагалась Марта Аргерих, но ее, заболевшую, заменил Михаил Плетнев. Замена была удачная - Первый концерт Бетховена прозвучал умно, упруго, со скрытым озорством. Плетнева вызывали на поклоны несчетное число раз. Но и без него оркестр тоже блистал - такого высокого оркестрового качества мы не слышали давно. В программе был раритет - изысканная композиция "Церемониал" японского авангардиста Тору Такемцу для оркестра и инструмента шо (на маленьком губном органчике играла Маюми Мията). А главным блюдом, пусть и не очень соответствующим настроению Страстной недели, стала Фантастическая симфония Берлиоза - хрестоматийный шедевр картинного симфонизма с опиумными галлюцинациями, призрачным вальсом и шабашем ведьм. За пультом стоял Шарль Дютуа, прославленный швейцарец, руководящий японским коллективом уже семь лет. Японцы играли с трогательной отдачей и безукоризненным мастерством, а шеф дирижировал с виртуозной свободой - легко и вальяжно. Никаких откровений не было (вспомним ошеломляющую новизну, которая была в недавней интерпретации Фантастической у Кента Нагано с Российским национальным оркестром). Но Дютуа показал, что такое настоящий дирижер старой закваски и крупного калибра - сложнейшие задачи он решал шутя, властно и без напряжения.