Ведомости / Среда 25 декабря 2002

За Рождество в компании звезд любителям прекрасного предлагалось выложить до 110 000 рублей. Судя по туго набитой VIP-зоне, таких любителей оказалось много, хотя за подобные деньги (если уж обращаться к опыту европейских рождественских концертов) публика могла бы потребовать не только концерт, но и трансфер до подъезда, ужин из восьми блюд и неформальное общение с чудо-тенорами в течение всего сочельника. Но ничего такого предусмотрено не было - наоборот, толстосумам дали понять, что у всех одни и те же права и все будут толкаться перед входом, дабы быть ощупанными секьюрити, и всем в антракте официанты будут подавать пирожные жирными пальцами, потому как салфетки кончились. В общем, свобода, равенство и братство.

Однако тягостные условия существования никого не смутили - видимо, настроение было праздничное. Народ радостно сновал по Гостиному двору, глазея на витрины с ювелирными украшениями от Mercury (спонсора концерта) и готовясь к встрече с бравой четверкой исполнителей. Означенные четверо высыпали на сцену в растрепанных чувствах и в течение всего концерта никак не могли совладать друг с другом в дуэтах и трио - времени на репетиции не было, да и репетировать никому не хотелось - какая работа, когда на дворе Рождество? Посему все происходящее на сцене носило характер непринужденной импровизации, которая, правда, и ознаменовалась легкими казусами.

Первым и самым большим казусом стала Эмма Шаплин. Очаровательная французская нимфеточка, чем-то напоминающая молодую Сару Брайтман, но более всего похожая на Энию, в течение всего профессионального пути выступала в основном в студии - два ее альбома долгое время штурмовали верхушки хит-парадов, что, видимо, и дало повод организаторам концерта зазвать ее в Первопрестольную. К ситуации концерта девушка была явно не готова: она катастрофически не справлялась со сценическим волнением и не смогла издать ни одного более или менее внятного музыкального звука, причем к концу выступления совсем сникла и лишилась голоса. Тем ярче на ее фоне смотрелась норвежка Сиссел (та самая, которая бессловесно пела на протяжении всего "Титаника" Джеймса Кэмерона) : в отличие от Шаплин, для которой пение - тяжкая обуза, Сиссел открывает рот с большим удовольствием, и ее мелодичное девичье сопрано производит куда более выгодное впечатление.

Примерно в таком же соотношении пребывали на сцене и два именитых тенора. Если Хосе Каррерас штурмом брал каждую верхнюю ноту, потея над каждой фразой, то Доминго, не утерявший ни грамма своей вокальной стати, звучал легко, меняя оперную патетику на опереточную игривость и не забывая подмигивать старательному Давиду Хименесу, руководившему Российским национальным оркестром. Одна за другой следовали сиропные рождественские колыбельные, и кабы не русские народные хиты, то публика, вероятно, совсем бы погрузилась в сладкие грезы. Общественное сознание взбудоражила в первую очередь "Елочка": как только со сцены прозвучал волшебный мотив, VIPы, а за ними весь зал принялись хлопать в ладоши в такт - народная любовь настигла Доминго, оповестившего о "зайке сереньком", потом Сиссел, а затем и Каррераса, окончившего куплет с подлинно вердиевской страстью. Не меньше радостей доставил народу и "Вечерний звон", который Каррерас исполнил по-английски, но с истинно русской душевностью. Глядя на веселящихся олигархов и представителей дипломатической элиты, можно было только подивиться тому, сколь много радости может, оказывается, доставить русскому человеку вся эта рождественская мишура.