Русский Телеграф / Четверг 26 февраля 1998

Этот вечер можно было бы озаглавить так: "Русско-французские соответствия". Первое отделение составили романсы Дебюсси, в том числе "Забытые ариетты" на стихи Верлена. Второе -- по пять миниатюр Глинки и Римского-Корсакова. Концерт был посвящен памяти Марии Карандашовой -- выдающейся пианистки и педагога, ансамблевого партнера Михаила Ваймана. На днях ей исполнилось бы 80 лет.

Собственно, чистое время концерта пошло, едва певица явилась на сцену -- так скульптурно выразительна была ее фигура в черно-оранжевом. Живя на подмостках, Ли доподлинно знает, как покорить публику, еще не открывая рта. А открыв его, словно воспеть собственное облачение. Казалось, звук и впрямь был черно-оранжевым, а-ля Дега, или на кого там еще засматривался передовой юноша Клод-Ашиль. Тогда же он увлекался русской музыкой, так что спеть десять его романсов настолько по-русски (почти натуральное французское произношение не в счет) было очень логично.

"Русскость" легко произошла от внимания к мельчайшему жесту -- основе галльского вокала. "Балет с пением" продолжался до антракта, и это был особый балет. Темпы осажены, каждая фраза выделена специально. И в печальном "Экстазе", и в гедонистическом "Китайском ронделе" (где пианист Мальцев насмешливо передразнивал вокальную трель), и в свежей "Тени деревьев", и в усталом "Сплине". "Карусель" из "Забытых ариетт" стала самым цветным номером. Разность тональностей куплетов Ли усугубила разностью окраски звука, и картинка действительно вспыхнула. Тембровая подвижность ее голоса приближается к подвижности мимики хорошего драматического актера -- или изменчивости речитации Александра Вертинского: пока летит единый слог, певица успевает развернуться на 180 градусов; такой вот внутренний балет. Все вместе это дает взгляд на музыкальный текст, будто сквозь увеличительное стекло. Нотные головки превращаются в (смачно) говорящие головы, замечаешь шероховатость бумаги от скупого прижизненного издателя. Аффект, как ни странно, -- отчаяние. В голосе оно просто есть, и это единственное, чего Нелли Ли не может изменить. Страдание по умолчанию.

Если во французской части программы постоянно слышался иноязычный акцент, то в пяти романсах Глинки и пяти Римского-Корсакова все особенности исполнительского поведения певицы совпали с авторскими намерениями абсолютно. Очень изящно выстроена была сама последовательность романсов. Куртуазный Михаил Иванович просил не искушать его без нужды, потом сказать зачем; потом вспомнил и как сладко, и известное мгновенье. А закончил полуминутным "Признанием", как бы поясняющим: шутка. Не то природовед Николай Андреевич. Амур у него тужур средь нимф, плененных розой соловьев, ветров с высоты и жаворонков. Все это великолепие разрешилось монументальным холстом "Редеет облаков летучая гряда...", сильно укрупнившим предыдущие этюды. Чувство, скрываемое в любовной лирике Глинки -- вокально скрываемое, -- открыто излилось, наконец, на корсаковском пленэре.

Но едва ли не больше, чем Нелли Ли, в совместном триумфе повинен Сергей Мальцев. Говорящий черный ящик весь концерт был вещью в себе, противоречил "понятности" поющегося слова -- именно тем, что воспроизводил его буквально, но с молоточковым акцентом. Все, что обольстительная актриса Ли может голосом, суровый затворник Мальцев может на рояле. Мнимая немота инструмента сопровождала мнимую общительность голоса. "Сама музыка" была где-то между: стереоэффект, когда два динамика работают ради третьего, не существующего точно посередине. Дуэт Ли -- Мальцев есть совершенная акустическая система.

Без четырех бисов концерт был бы не полон. Господа! Ваш корреспондент -- не пожилой и не сентиментальный авангардист -- плакал при звуках "Пробуждения" Форе и "Музы" Рахманинова. И вроде не скажешь, что музыка навеяла...

ПОДПИСЬ ПОД ФОТО:

Нелли Ли и Сергей Мальцев -- совершенная акустическая система