Русский Телеграф / Суббота 28 марта 1998

На носу обменные гастроли Большого и Мариинского театров. Неизбежны сравнения; неизбежно и то, что уровень обоих театров прежде всего будут мерить по их соответствию Европе и миру. Международные успехи Мариинки заведомо обрекают Большой на проигрыш в этом соревновании: если взять череду московских премьер за последние сезоны, то лишь "Любовь к трем апельсинам" в постановке Питера Устинова могла немного развеять чувство глубоко вынужденного патриотизма. Между тем Большой европеизировался тоже -- быстро и почти незаметно. Об этом свидетельствовали две итальянские оперы, прозвучавшие совсем недавно с первой сцены страны. О премьерной "Норме" Беллини мы уже писали (см. "Телеграф" от 6 марта); на днях на подиуме театра -- в сугубо концертном варианте -- прошла другая классическая опера бельканто, "Лючия ди Ламмермур" Доницетти. Эта работа не была премьерой, но вернулась к слушателю после изрядного перерыва.

Любая итальянская опера -- будь то те же "Норма" или "Лючия" -- привычно связывается в нашем сознании с исключительными, божественными голосами. Однако певиц, подобных Марии Каллас, всегда было немного, каждая их запись -- на вес золота, а такие, в которых партнеры, оркестр и дирижер отвечают уровню примы, -- и вовсе наперечет. Слушая, к примеру, пиратскую запись "Лючии", можно только дивиться чудовищной аляповатости целого -- грубый оркестр, неточный хор, сплошной разнобой у солистов в ансамблях -- но стоит терпеть все это ради дивного голоса Джоан Сазерленд. В последнее десятилетие-два великие голоса перевелись; изменился и стереотип исполнения. Божественную красоту звука сменила точность, вдохновение -- цивилизованность, желание петь как в последний раз и умереть на сцене -- умение не тратить силы и не опаздывать на самолеты. Продюсерские конторы расставили певцов высокого и среднего уровня в сетке контрактов, гастролей и перелетов; теперь в ней значатся и солисты Большого театра. Возвращаясь на родную сцену, они утверждают на ней усвоенный принцип -- опера должна быть продуктом быстрой и грамотной сборки. Залог ее качества -- вовсе не божественные данные, а способность извлекать оптимальный КПД из имеющихся. Именно такая "Лючия" и прозвучала только что в Большом.

Вторым фактором европеизации выступил дирижер Петер Феранец. Несколько лет назад молодой словак начал в Большом со "Свадьбы Фигаро" Моцарта, сделанной (по части оркестра) с хорошим знанием европейских клише. Последующие его работы (кроме, отчасти тех же "Апельсинов") совсем не превзошли первую: операм Верди, а тем более Пуччини не шел на пользу его вкус к камерности и короткому дыханию. Но в любом случае, Феранец, подходящий к любому композитору "от Моцарта", внес искомую западническую ноту в нашу культуру, привыкшую ко всему идти "от Рахманинова".

Не будем утверждать, что исполнение "Лючии" полностью вписалось в систему обрисованных выше идеалов -- и прежде всего по вине оркестра, несобранного и разваливающегося на группы. Первая картина и вообще готова была развалиться напропалую -- но чем дальше, тем больше, дух музицирования давал о себе знать. Напрасно было искать тут романтических страстей или того главного чуда итальянской оперы, когда кажется, что время останавливается, а миг разрастается до вселенной, наполненной дивным пением. Ключевые номера -- например, коронный Секстет -- тут старались проскочить настолько быстро, насколько можно не задерживаться на демонстрации голосовых достоинств, каковых немного. Заглавную партию пела Лариса Рудакова -- пела скромным, очень дозированным звуком, ни на секунду не забывая о контроле над собой. А мастерство, с которым она спела колоратурную каденцию в сцене сумасшествия, было поистине феерическим. Ее партнера Сергея Кунаева я бы не зачислил в подлинно итальянские тенора и под дулом пистолета -- но и он без особого греха прошел все изгибы своей партии, сумев сэкономить порох даже для пары-тройки высоких нот. В баритоне Павла Черных никто бы не заподозрил раскатов настоящего оперного злодейства: таким легким тембром мог бы петь скорее вездесущий Фигаро -- и, как пристало Фигаро, он по большей части оказывался на месте. Благороднее других звучал бас Тиграна Мартиросяна -- его рассудительность пошла бы на пользу любому, самому неистовому ансамблю -- если бы таковой его окружал.

Таким образом, пора перестать ругать Большой театр за самодостаточную провинциальность -- певцы не орут, не фальшивят и не стремятся к дешевому успеху. Правда, эти несомненные достоинства являются не каждый день. Накануне исполнения "Лючии" на той же сцене состоялся гала-концерт, где, в частности, Зураб Соткилава пел арии Федерико и Хозе так, как иногда певцы поют на техническом прогоне -- мурлыча, чтобы не растратить голоса. Подобным образом оркестр под управлением того же Петера Феранеца играл оркестровые фрагменты из Вагнера. Судя по этому исполнению, не было на свете людей, столь страдавших от недостатка любовных чувств, как Тристан и Изольда. Очевидно, они не заплатили налогов.