Русский Телеграф / Четверг 25 декабря 1997

Среди более или менее совершенных интерпретаций классики, а также более или менее интересных премьер встречаются события странные, не вписывающиеся в названные графы, -- премьеры переложений, или интерпретации, авторские в такой степени, в которой текст-первоисточник тает, словно на плите мороженое.

Трактовки пианиста и романиста Валерия Афанасьева кажутся пересочинением. Из мастеров аналитической интерпретации (таких, как Алексей Любимов или, как ни странно это имя выглядит в получившемся ряду, Михаил Плетнев) Афанасьев непредсказуемей прочих. На "Декабрьских вечерах" он играл несколько "Песен без слов" Мендельсона и ля-мажорную сонату Шуберта. Не столько играл, сколько проговаривал, начитывал, сопровождая рассказ птичьей пластикой рук, некорректно жестким форте, мгновенно гаснущим пиано, почему-то звучащими паузами. Афанасьевская игра не просто литературна -- нотный текст в его руках становится "полуфантастическим романом, в котором мы видим реальность, пребывая как будто в другом измерении" (так автор представляет собственные литературные сочинения). То же происходит с классическим нотным текстом. И можно считать, Афанасьев скромничает, манифестируя: "Исполнитель только размещает шедевры во времени и пространстве, к примеру: Малый зал, такое-то число такого-то месяца".

"Песни без слов" у пианиста, писателя и знатока старых вин выходят как слова без песен. У Афанасьева в этих обрывках романтической идеологии песенности оказывается меньше всего. Есть много слов из лексикона эпохи, слов, складывающихся в лаконичные формулировки стиля. Впрочем, это еще не роман со многими измерениями. Он появляется только в сонате Шуберта. Становится слышимым уникальное афанасьевское ощущение романтической музыки -- ее ужасающей и трогательной несоразмерности. Почти несуразности. По Афанасьеву, романтический текст -- в последнюю очередь специфическая эмоциональность. В первую -- энергетика вымысла, интеллектуальное приключение, граничащее с сумасшествием. Мы видим реальность, но Афанасьев развинчивает все болты, на которых держатся в сонате мелодии, гармонии, ритмические рисунки. И сюжет начинает раскручиваться в другом измерении -- в биении тональных планов, в содержании пауз (здесь случается главное). Чем громаднее паузы (к финалу они почти окончательно вытесняют звуки), тем плотнее сжимаются события.

По сравнению с непремьерами Афанасьева премьеры Башмета на тех же "Декабрьских вечерах" и вне их чопорных рамок -- самоповторы. Тем не менее сыграть квинтет Брамса op.115 струнным оркестром, превратив его в альтовый концерт (корректная переработка: немного контрабаса плюс партия альта из бывшей партии кларнета), а позже исполнить переложение брамсовской альтовой сонаты, сделанное для симфонического оркестра и солирующего альта заслуженным выдумщиком Лючано Берио, -- идея славная. Не соглашусь с той частью аудитории, которая восприняла башметовскую версию квинтета как "на безрыбье и квинтет -- симфония". В оркестровом звучании музыка не теряет ни гибкости формы, ни трепета брамсовских пластичных фактур. "Солисты Москвы" звучали на редкость элегантно и эмоционально. С опять-таки редким благородством и выверенностью нюансировки и интонации. Чего никак не скажешь о Российском национальном оркестре с Андреем Чистяковым за дирижерским пультом, игравшем в БЗК с Башметом переложение фа-минорной Альтовой сонаты. В данном случае о благородстве речь не шла. Достоинства и недостатки работы Берио по перечитыванию Брамса оценить сложно по той простой причине, что партитура была еле сыграна. Но очевидно, что выдумка Берио достойна того, чтобы ее разыграть. Очаровательны валторны, выпевающие разложенные аккорды сопровождения, и темы, соскакивающие от струнных к духовым и наоборот.

Зато повезло альтовому концерту Бартока, не звучавшему в Москве тринадцать лет. Оркестр преобразился, засверкал, игра солиста, которому больше не нужно было форсировать звук и темп, приобрела осмысленность. Жаль только, что впечатление от концерта "Премьеры Юрия Башмета" было все же испорчено премьерой Александра Чайковского. Знаменитый альтист, которому обычно удается виртуозно балансировать между аристократизмом и расхожим стилем, на этот раз под финал погрузился в бульварное. Сочинение Александра Чайковского в лучших традициях советского компилятивного стиля, удивительным образом роднящего Александра Чайковского как с Щедриным и Эшпаем, так и со Шнитке, было, похоже задумано для того, чтобы Башмет поиграл в Большом зале на электроскрипке. И тем обаял общественность. Он поиграл и обаял. Все как полагается. Немного джазу, немного насупленно-приподнятой романтики. Стоит публиковать для продажи с лотка -- в мягкой обложке с приличествующей иллюстрацией (обыкновенно бывает длинноногая дива, страшная рожа и ружье из-за угла).