Русский Телеграф / Четверг 18 декабря 1997

Петербургская филармония продолжает постоянно рассказывать новообращенным и напоминать завсегдатаям о могучих кантатно-ораториальных жанрах. Регулярно звучат Реквиемы Моцарта, Брамса и Верди, иногда -- сочинения Бетховена, Шумана, Берлиоза, Танеева. Барочные же пассионы и оратории, не говоря о более удаленных эпохах, даются труднее и реже. Тем заметнее стало исполнение "Страстей по Иоанну" Баха. Его осуществили Камерный оркестр ЗКР (Заслуженного коллектива республики -- главного оркестра Филармонии. -- Прим. ред.), солисты и хор Lege Artis (хормейстер Борис Абальян). Дирижировал Лео Кремер, который постоянно приглашается Филармонией для работы над музыкой XVIII века.

Камерный оркестр Филармонии, требованиями Кремера уже навыкший аутентизму, с блеском одолел страстные трудности. Статуарные вступительный и заключительный хоры не потеряли тяжкой "идейности", даром что сыграны были легко, как оттанцованы. Дирижер открыл в них движители естественного дыхания. Барочный принцип прочтения нотного текста "разделяй и властвуй" часто означает: играй аналитически, синтез осуществит просвещенный слушатель. Такое доверие подкупает -- и заставляет ухо следить за изгибами баховской мысли, а не ждать со сцены грома и молний. Напротив, обширные реплики "народа фарисеев" оказались, как им и положено, безблагодатными потому, что их текст Кремер буквально подверг насилию. Он убедил, что "быстро, громко, грубо" тоже может занять свое место среди барочных аффектов. Однако везде -- и в хорах, и в сольных ариях -- оркестровое звуковедение отличалось чистотой. Вибрато струнных, как особое средство украшения, допускалось редко и всегда уместно, оттого и гармония прослушивалась во всей полноте. Духовики исправно изображали звучание старинных флейт и гобоев. Девиз Кремера в целом можно определить как "устрашение нежностью", и это очень идет русскому Баху.

Советское (оно же российское) музыкальное образование зиждется на классико-романтическом репертуаре. Музыка иных эпох становится камнем преткновения для исполнителя, который ограничил свои университеты Консерваторией. Привычки инструменталистов, как показал Кремер годами работы в Петербурге, можно и должно развивать. Вузовская инерция вокалистов, чей инструмент упрятан в себялюбивое тело, непреодолима почти физически. Бельканто господствует не только в качестве мышечного тренинга, что закономерно, но и как эстетика, а это сейчас пыльный нонсенс. Воспитания на оперном репертуаре явно недостаточно. Так и получилось, что в совокупном звучании "Страстей" четко рознились качеством игра и пение. Российских солистов, увы, приходится оценивать по чистоте интонации; ее наличие есть уже достижение. Здесь впереди были сопрано Ольга Пчелинцева, приятно удивившая отдаленным, как бы висящим тембром, и бас Сергей Байков, впрочем, не утруждавший себя правильным немецким произношением, приличным Иисусу. Меццо Елена Соммер не укротила свой большой голос и не вписалась в камерно-интимную акустику двух своих арий. Напротив, Алексей Мартынов отчаянно боролся с серьезными голосовыми проблемами -- но проиграл. Что обидно: свою партию он, кажется, понимал лучше других. Вне конкуренции был немец Рюдигер Линн в партии Евангелиста: его легкий, почти контр-, тенор обвел контуры неудобных речитативов с блеском, но и благолепием. Школа, стало быть, -- уже полдела.

Пение хора Lege Artis картины не украсило. Хористы компенсировали неточность интонации, разнородно вибрируя. Не вполне достигали они и требуемой Кремером подвижности и остроты, несмотря на свою немногочисленность (5--6 человек на партию). По жесту дирижера было ясно, чего он хочет. "Пойте как дышите!" -- но эта установка, единственно верная в старой музыке, требовала большего времени на репетиции. Чувствуя, что общий результат не дотягивает до евростандарта, Кремер по ходу дела все больше уводил исполнение от строгой аффектации в сторону романтической эффектности, что особенно чувствовалось в хоралах. Тем не менее он возвел здание целого, искусно опираясь на темповые колебания внутри номеров и на разновеликие "говорящие" цезуры между ними. В глубочайшей из пауз -- после объявления Евангелиста "И склонил голову, и отошел" -- десяток электронных часов публики и вправду отбили девятый -- Иисусов -- смертный час. Благая весть: в концертном зале Бог умер.