Известия / Четверг 02 августа 2001

Самый старый оперный фестиваль Европы хорош тем, что дает универсальную картину, стремясь показать все жанры и направления в истории оперы. Славянскую ветвь, представленную "Катей Кабановой" Яначека ("Известия" об это писали), теперь продолжила "Пиковая дама". Однако она явилась в Баварскую оперу без привычного размаха. Постановка не вписывается в наш миф о "Пиковой" как шедевре мировой музыки. Здесь его приняли явно не по рангу -- словно обычное произведение в ряду прочих. Об этом говорит прежде всего выбор исполнителей. К примеру, в "Арабеллу" на главную роль приглашается лучшая штраусовская сопрано планеты -- Рене Флеминг. А в "Пиковой" почему-то выступает не Владимир Галузин -- главный сегодня Герман, а неизвестный украинский тенор Владимир Кузменко. Прием публики также не сравнить: раритетная "Арабелла", где вместо вдохновения композитор показывает одно мастерство, встречает горячее внимание зала (Рихард Штраус -- национальная гордость Баварии), а исполнители, бас Вольфганг Брендель и бесподобная Флеминг -- нескончаемые овации. А величайшее откровение Чайковского, рядом с которым опус Штрауса выглядит изящной пустышкой для буржуазии, зал, совсем не зажигаясь, просто принимает к сведению (вежливые хлопки после пасторали и средние по градусу аплодисменты в конце).

Конечно, спокойный прием (другого такого в Баварской опере не удалось видеть за несколько лет) заработал не столько композитор, сколько дирижер. Юн Меркль -- молодой и уверенно набирающий известность (выступления в Венской опере и др.) уроженец Мюнхена, имея в руках замечательный оркестр, вынул из Чайковского страсть, драму и все смысловые связи, добавив лишь скупую лирику и академическую честность. Такое исполнение напоминает чтение Пушкина с чудовищным акцентом, убивающим мелодику и ритм оригинала. Правда, обезображенной оказалась только музыка -- произношение слов было на удивление внятным, особенно у великолепного хора.

Солисты, вслед за дирижером, также грешили опечатками, изменившими музыку до неузнаваемости: она стала формальной, чужой и совсем не гениальной. Нельзя сказать, что шведская сопрано Катарина Далайман -- плохая Лиза. Однако ее подача совсем не шла Чайковскому: сухой, неглубокий, среднеевропейский голос добросовестно выводил мелодии, потускневшие без русской кантилены и чувственности. Из всех солистов только превосходная Елена Заремба во второстепенной роли Полины своим роскошным тембром и бесподобным русским легато показала красоту и мощь музыки. Владимир Кузменко напомнил о славянских корнях иначе: так, бывало, певали в советские времена -- с надрывным пафосом, неожиданно переходящим в приветливую эстрадную задушевность. Иногда, впрочем, этот Герман бывал тонок и вызывал сострадание.

Но главным героем "Пиковой" оказался не Герман, а постановщик. Американец Дэвид Олден, имеющий за плечами ряд блестящих премьер в Баварской опере, -- сегодня, наверное, фигура номер один в мировой режиссерской элите. Здесь же он вместе с постоянным соавтором, сценографом Полом Стейнбергом, используя карточную терминологию, "обдернулся", вытащив из колоды "Пиковой" не ту карту. Вместо экзистенциальной драмы вселенского размаха вышел кислый постперестроечный казус про Германа с портфелем в зеленой форме офицера советских погранвойск, у которого на историческом сломе не заладилась служба. Оставшийся не у дел чиновник сублимирует свое фиаско в любовные наваждения и карточную манию, в вихре которых гибнут бедная Лиза и старая Графиня (легендарная, но, увы, совсем уже не поющая Рита Гор). Антуражем падения героя-изгнанника выступают разные слои общества -- от деток-маоистов с военными песнями (Летний сад) до больших дядей и тетей на маскараде, разыгрывающих пастораль "Искренность пастушки" в духе картинок "Плейбоя", когда известный скабрезный текст "Любовь, спрягай ты их" изображается натурально. Еще есть уродины-барби в пестрых коротких платьицах (девишник у Лизы) и беременная официантка, сосущая чупу-чупс (горничная Маша), новая русская богема (бомжующий эстет граф Томский) и новый российский денди (дорогой щеголь с сигарой князь Елецкий). Место действия -- не Петербург, а закрытый кабинет официального лица, оклеенный популярной у нас уродливой пленкой "под дерево". Не обошлось без красных звезд, употребляемых как украшения на балу, и медведя за стойкой бара, оказавшегося маскарадным костюмом Томского.

Постановщиков не упрекнешь в отсутствии фантазии, жаль только, что почти все выдумки оказались декоративной косметикой, не соответствующей объему музыки. Попадания в подлинник здесь исключения: это упомянутая разнузданная пастораль, где наконец-то поставлено именно то, что написано, и пронзительная сцена прощания героев у магазина "Новая жена" (в оригинале -- Зимняя канавка), где Далайман вдруг замечательно и необычно спела арию. Даже финальный катарсис зарубили банальностью: после отпевания-молитвы хора тело Германа равнодушно выбрасывается на пол, как отработанный материал. Потрясающая история о непостижимой русской душе оказалась скверным анекдотом крепкой баварской выделки.

Мюнхен

На фото: прощание Лизы (Катарина Далайман) и Германа (Владимир Кузменко) в актуальном российском антураже