Известия / Среда 26 июля 2000

Идея создания дуэта Италии и России принадлежала Кристине Маццавиллани-Мути -- жене дирижера, являющейся президентом музыкального Фестиваля в Равенне. Каждый год в конце фестиваля коллектив "Ла Скала" наносит визит в какую-нибудь столицу -- в частности, он уже побывал в Сараево, Бейруте и Иерусалиме. Поскольку в этом году в Равенне дебютировал Большой театр, было решено объединить два коллектива и продемонстрировать совместную продукцию сначала на закрытии фестиваля, а на следующий день в Москве. Миграцию народов помогла осуществить фирма Firelli, а итальянское телевидение запечатлело это событие для мировой истории путем прямой трансляции через Интернет.

По большому счету нынешний, второй визит Мути в Москву (первым был концерт оркестра "Ла Скала" в июне) -- событие скорее политическое, чем музыкальное, причем нужное обеим странам в одинаковой степени. Большой театр тешит себя иллюзией о мировых именах, способных воскресить былую репутацию, а Италия стремительно наводит культурные и деловые мосты с Россией, о чем говорил приезд итальянского министра иностранных дел и присутствие на концерте всей итальянской дипломатической знати. Этот пышный контекст незаметно заретушировал собственно музыкальную суть события, которое не спас даже грандиозный опус Бетховена.

Девятая симфония, кроме всего, -- произведение крайне неблагодарное для своего исполнителя, напоминающее свадебного генерала: вроде давно и заслуженно стоит в перечне шедевров, а исполняется редко, чаще всего по особым случаям, с музыкой, как правило, не связанным (например, закрытие Олимпийских игр в Осаке или воссоединение Германии). Единственный полноценный шлягер -- только знаменитая тема последней части, когда бас интонирует первые строки из оды "К радости" Шиллера. Все остальные шестьдесят минут звучания -- камень преткновения для дирижеров, пытающихся вызволить три первые части из тени блестящего финала. Попытки в подавляющем большинстве случаев неудачны, ибо публика уже много лет (если совсем точно, то со времен Бетховена) воспринимает их как затянувшуюся прелюдию к итоговому катарсису. Кроме того, в финале проходят темы всех трех частей, что очень удобно: бетховенский герой, словно оглядываясь на пройденный жизненный путь, приходит к примирению с самим собой и всем миром, находя смысл жизни в шиллеровских строках "обнимитесь, миллионы" и "все люди станут братья".

Идея братания итальянского и русского народов как нельзя лучше подходила для акции, хотя для ее осуществления и пришлось прибегнуть к музыке немца, как остроумно заметил маэстро Мути на пресс-конференции. Поскольку за день до московского концерта музыканты исполняли Девятую на фестивале в Равенне, то времени для сна и репетиций перед выступлением в Первопрестольной практически не было, а всегда подтянутый бодрячок Мути выглядел усталым и обессиленным. Кроме того, дирижер не учел (и не мог учесть за отсутствием времени) убийственную для симфонического оркестра акустику Большого театра, где инструментальный звук чахнет в нескончаемом бархате лож. Глубинная перспектива театральной сцены, где главным является тот, кто сидит впереди, обрекла симфонию на полный дисбаланс оркестровых групп, где за толщей струнников лишь изредка проглядывали духовые и в финальной части -- хор. Солисты -- квинтэссенция интернационального пафоса (болгарка Красимира Стоянова, русская Лариса Дядькова, итальянец Джузеппе Саббатини, англичанин Алистер Майлз) никак не запечатлелись на симфоническом полотне, так как стояли -- подобно балеринам из кордебалета -- в дальнем левом углу сцены. Физические усилия двух с лишним сотен человек оказались неадекватными результату, ибо громовой мощи -- Бетховена во плоти и обнимающихся миллионов -- не было.

Зато был Риккардо Мути. Второй раз за сезон можно было насладиться изяществом и точностью его рук, красотой жестов и внешней импозантностью. Тот факт, что весь арсенал выразительных средств оказался невостребованным у оркестра, мало кого волновал, -- по большому счету всем было очень приятно находиться в обществе с живой легендой. Итальянская манера чувствовалась во всем: в Бетховене Мути не разменивается на мелкие детали, предпочитая крупные фактурные штрихи и динамичные темпы, расцвечивает партитуру неожиданными нюансами, за которыми можно прочитать склонность к внешним эффектам. Изумительно тонко зазвучала третья медленная часть -- струнные расцвели как майские розы и начали выдавать порциями первоклассное бельканто с красочными тембровыми переливами. Финал же напоминал какую-нибудь грандиозную заключительную сцену из вердиевской оперы, сделанную несколько "крупным помолом", но очень эффектно. Дирижер не может и не хочет скрывать свою оперную натуру и, несмотря на громадный опыт, не чувствует себя вольготно в симфонических лабиринтах. Поэтому теперь Москва ждет Мути именно в оперном театре -- вот тогда, вероятно, миллионы сомкнутся в объятиях. Дождется ли?