Известия / Четверг 06 июля 2000

Гениальная идея осенила Наталью Левченко. Она и пять товарищей сочинили и воплотили своими телами поэму об огородной страде как великой народной идее. Посевная для нас -- больше, чем жизнь. Это образ одухотворенной нации, что своими трудовыми руками создает личное благо.

Мероприятие в респектабельном по-сталински Доме культуры знаменитого Верх-Исетского завода воскресило стиль лекций в красном уголке. Сладкие, как в застое, голоса дикторов (мужчина и женщина) озвучивали тонкости разведения экзотических растений вроде "груши дымчатой" или "лоха обыкновенного", доводя публику до сюрреалистических колик. Кто бы мог подумать, что обычная огородная инструкция при мало-мальской соборности -- когда один читает, а остальные слушают -- легким движением превращается в театр абсурда? Чем больше подробностей про унавоживание и обрезание, строго расписанных по календарю, тем выше художественный экстаз.

Что наша жизнь? Приложение к инструкции, инструмент огородного культа? Продолжением магических текстов про "высокорослые томаты" был танец, действующий по той же схеме: от почвенности к мистериальности. Чем правдивее движения, списанные с непричесанной натуры, тем больше астрального сюра. Меж пакетов из-под молочной продукции (коробочки с рассадой) медленно передвигались люди, одетые конкретно-эмблематично -- в байковые клетчатые рубахи типа механизатор, дымчатые, как сибирские коты, мохеровые береты и турецкие свитера типа "реализатор" вместо брюк (горловина между ног). Суровые и немногословные, люди сосредоточенно глядели в землю, согнутые пополам в культовой позе. Между тем за их спинами дефилировала белая двухметровая жужелица-альбинос мужского рода. Ее антигуманную суть выявляло нечеловеческое оперение -- штаны из мехового невода и пелерины из парниковой пленки. Но свобода не могла быть вечной, и вредитель погибал от ядовитого опыления.

Огородная эпопея говорила с залом ярко и доступно: танцевали не на вычурных пуантах, а на коробочках для рассады, страсть у героев возникала не как обычно -- ни с того, ни сего, -- а откликом на задушевный рассказ об интимной связи человека и груши дымчатой (после него следовал дуэт Натальи Левченко и Евгения Мартьянова). При этом патетические песни советских композиторов, достойные Майи Кристалинской и Эдиты Пьехи, вещали о главном: человек -- мера всех вещей, а натура -- фон людских трагедий. Танец и музыка, как положено искусству, несли утешение, и раскрытая в лекции правда о грушах уже не казалась такой страшной. Но в апофеозе спектакля человек все же уступал природе и, обернувшись в прозрачную пленку, становился покорным жрецом парника или даже его унавоженной почвой (здесь очень кстати звучала русская духовная музыка).

Подражая языку "Киплинга", можно заключить, что независимая танцевальная команда из Екатеринбурга убила сразу нескольких зайцев. Легким движением руки она показала, что современному танцу подвластна любая тема. Даже такая сокровенная для нас, как огород. Мало того, при правильном подходе тема запросто вырастает до масштаба национальной философии. И потому "Высокорослые томаты" -- штука посильнее "Фауста". На уровне замысла она близка великой книге Венедикта Ерофеева "Москва -- Петушки", где вырастает могучий образ страны пьющей. А у "Киплинга" -- образ страны сеющей. Команда упоенно отражает действительность и лепит образ почти за гранью искусства.

Однако даже соц-арт -- это форма. Чего и не достает молодому веселому спектаклю, расползающемуся в своих приколах, как рыхлая русская грядка. Тоже, между прочим, национальная болезнь.