Известия / Суббота 14 августа 1999

Оперная труппа Большого выступала в Лондоне вслед за балетной и показала на сцене "Колизеума" два принципиально разных спектакля -- "Бориса Годунова" Мусоргского в постановке 1948 года и оперу "Любовь к трем апельсинам" Прокофьева, поставленную два года назад на московской сцене сэром Питером Устиновым. Соседство этих двух столь контрастных работ должно было доказать видавшим виды лондонцам, что труппе с великими традициями подвластен и картинно-исторический стиль великой русской оперы, и стремительная эстетика XX века.

Читателю уже известно, что "Борис Годунов" прошел на ура, в том числе и у критики, -- несмотря на "морщинистые расписные задники и смехотворные парики", несмотря на крик суфлера и грохот за кулисами, несмотря на Елену Образцову, устроившую "выставку непристойного грудного регистра" (другой критик даже предположил, что певица зарабатывает пенсию в качестве баритона), несмотря даже на профессорски приглаженную оркестровку Римского-Корсакова, от которой давно уже отказались на Западе и которая портит оперу Мусоргского так же, как испортил бы "Короля Лира" хеппи-энд.

"И все же, -- признается Руперт Кристиансен в "Дейли телеграф", -- от начала до конца этого длинного вечера я витал в оперных небесах. Большой лелеет фундаментальные ценности, которые у нас были заменены полярными требованиями театральной "интерпретации" и в то же время "преданности" нотному тексту. Они же верят в большую оперу, которая обращается прямо к душе и к солнечному сплетению". По мнению Родни Милнеса из "Таймс", постановка в архиконсервативном сталинском стиле была старомодна уже в 1948 году, зато она тянется в прошлое, в XIX век и в глубины русской истории. Ричард Фейрмен из "Файнэншл таймс" определяет "Бориса" как ветчину, которая хорошо сохранилась по прошествии срока годности, и сетует, что лондонская Королевская опера опрометчиво избавилась от собственного наследия 50-х годов, обокрав тем самым новые поколения слушателей. Хор и оркестр под управлением Марка Эрмлера, многие певцы, и прежде всего исполнитель партии Бориса Владимир Маторин, снискали почти единодушное одобрение прессы. А пение той же Елены Образцовой было названо настоящим Большим Стилем.

Не столь однозначны были отзывы критики на "Любовь к трем апельсинам". Эндрю Кларк из "Файнэншл таймс" озаглавил свою рецензию так: "Слишком много зернышек в апельсинах". Критик находит, что Большой ничего, кроме традиционного стиля, предложить не может: его эстетика слишком закоснела, чтобы изменить ее в одночасье. Поэтому постановка Питера Устинова, сделанная по западному рецепту, страдает от обилия "несвежих московских ингредиентов". К ним относятся и механическая крыса, и воздушные шары, и статичная декорация Олега Шейнциса, выдающая стесненные финансовые обстоятельства, и пантомима, которую критик называет старомодной. "То, что, наверное, ново для Москвы, для нас -- вчерашний день", -- пишет безжалостный Кларк. Его удивляет, что оркестр обычно столь надежного Марка Эрмлера (его знают в Лондоне хорошо) гремел подобно крупнокалиберному орудию, а большие голоса певцов никак не могли слиться в должной гармонии. Владимира Маторина и Ирину Удалову он упоминает без какой-либо оценки, и с его стороны это уже высшая похвала.

Гораздо теплее отзыв Родни Милнеса. "Еще фруктового салата, пожалуйста" -- так называется его рецензия в "Таймс". Постановка восхищает его бесконечным нагромождением веселых и бессмысленных нелепостей, которые тем смешнее, чем невозмутимее относится к ним Питер Устинов. Если "Борис Годунов" был оперной археологией в лучшем смысле слова, то "Апельсины" -- все-таки шаг в XX век. Может быть, спектакль и не находится на острие современной эстетики, но полон энергии и удовольствия от собственной невменяемости. Сотни певцов и танцоров движутся в хороводах внутри многоуровневой декорации Шейнциса, обнаруживая универсальное сценическое мастерство, -- Милнес советует желающим поучиться в русских консерваториях. Владимир Маторин, на взгляд критика, оказался столь же великим комиком, сколь и великим Борисом. Критик хвалит также Юрия Веденеева, Сергея Гайдея, Николая Васильева и Василия Кирноса в роли кухарки-трансвестита, а также точный хор и оркестр, чья игра под управлением Эрмлера была чудесно полнокровна. Сравнивая оперную труппу Большого с более известной в Европе Мариинской, Милнес делает вывод, что "она не хуже и не лучше -- просто другая. И хорошо было бы слушать ее в Лондоне как можно чаще".

Если один критик слишком скуп на похвалы, а другой, напротив, слишком щедр, то было справедливо остановиться на промежуточном вердикте, который вынес в "Дейли телеграф" Руперт Кристиансен. Ему тоже кажется, что московские слушатели могли быть приятно удивлены таким легкомыслием на своей священной сцене, но лондонцам после постановочных излишеств Дэвида Паунтни или Ричарда Джонса стиль Питера Устинова кажется слишком ручным. "Незрелый плод трудов Большого" пострадал еще и от нехватки репетиций, поэтому героическая самоотдача каждого из участников не спасла гастрольный показ от некоторого беспорядка. Есть и упрек глубокого свойства: диковатая партитура молодого Прокофьева должна быть сыграна и спета со сверкающей веселостью, ясностью и беззаботностью -- а ни одно из этих качеств Большому театру по природе не присуще. Звучание оркестра критик находит богатым и наполненным, но манеру Марка Эрмлера -- тяжеловесной и не соответствующей стилю. Однако можно только позавидовать той коллекции больших голосов, которую Большой демонстрировал вечер за вечером: огромный состав в "Борисе", а в "Апельсинах" сразу два превосходных тенора (Гайдей и Васильев), чудесное контральто Марины Шутовой и множество характерных певцов, способных к исполнению партий первого плана. Но, возможно, главный актив компании -- это Владимир Маторин, который после прекрасно спетого Царя Бориса покоряюще справился и с Королем Треф. "Он -- истинная блистающая звезда, заставляющая вспоминать о Шаляпине и том величии, который утерял пигмейский мир оперы сегодня".

Мнения британских критиков могут нас немного удивлять. Но наши страны все еще живут в разных временных пластах: неслучайно "Борис" показался лондонцам гостем "с другой планеты". То, что нам, возможно, кажется пережитками советского прошлого, для них -- освежающее явление забытого мощного стиля. И наоборот, желанное для нас обновление Европа расценивает скорее как проявление неискушенности. Можем выбирать, чем больше гордиться.