Известия / Вторник 20 апреля 1999

Без сомнения, культурным гражданам России, в меру богобоязненным и законопослушным, привычнее употреблять в пищу национальных классиков в безопасном виде. И фестиваль, скрещивающий Пушкина, которому 200, и Гете, которому аккурат 250, вполне мог бы пройти под мирными лозунгами "Веленью Божию, о муза, будь послушна" или "Остановись, мгновенье, ты прекрасно". Был бы тогда повод поговорить о вечном диалоге культур и высоте благородной поэзии. Однако в заявке юбилейного фестиваля двух поэтов, ведомого немецким Гете-институтом, подобным мотивам оставлено место лишь на официальных страничках приветствий министров двух стран и мэра Москвы.

"Что объединяет Гете и Пушкина? -- спрашивают организаторы. -- О чем они смогли бы поговорить, встреться они друг с другом? Очень вероятно, что о соблазне". Фауст, основной герой предстоящих приключений, по воле молодых театральных режиссеров будет сразу лишен горемычной старости: он предстанет завсегдатаем бара. Сам Пушкин -- объектом кича: его герои выйдут на сцену в костюмах современных парламентариев. Московский ТЮЗ, на сцене которого вплоть до конца месяца развернутся игрища, в ночь на 1 мая станет местом шабаша ведьм. Персонажи московской богемы будут руководить вальпургиевой ночью, намереваясь вынести на поверхность "все тайное и подспудное" и разрешить "то, что обычно находится под запретом".

Надо надеяться, фестиваль пройдет без необратимых последствий, ведь и "модная болезнь" в наши дни уже другая. Вероятно, все будет в порядке: известные творцы, среди которых Кама Гинкас, Андрей Битов, Лев Рубинштейн, Андрей Хржановский, Борис Юхананов, Дмитрий Бертман, а также их заграничные коллеги просто покажут свои новые работы. Что само по себе неплохо даже без итогового пересмотра всего наследства гениев. Тем более что любому нынешнему мастеру трудно будет изобрести нечто более авангардное, чем то произведение, которое уже прозвучало на открытии фестиваля: в Большом зале консерватории была исполнена полная партитура "Осуждения Фауста" Гектора Берлиоза.

Полтора века назад на парижской премьере Берлиоз потерпел сокрушительный провал: можно понять французов, которым казалось нестерпимым сочетание пламенной святости и гнусной чувственности в пределах одного текста. Едва ли до Берлиоза существовала музыка до такой степени пропитанная магией слова и театра, что это грозило ее собственным чистым основам. Сегодняшнему слуху Берлиоз предстает архаическим экспериментом. Обстоятельная литературность диалоговых сцен грозит обернуться сонливостью, изысканные и нарядные картины (вроде Венгерского марша, Балета сильфов и, конечно, Адской скачки) подобны диковинным рыбам, чутко спящим под саваном течения легенды, -- их надо только изловчиться поймать.

Это удалось соотечественнику Берлиоза, дирижеру Филиппу Бендеру, руководившему символически интернациональным составом исполнителей: чистым и звучным хором "Латвия" из Риги, корректным и старательным оркестром Владимира Федосеева из Москвы и солистами, среди которых был немецкий тенор Герберт Липперт. Пожалуй, во всем громадном проекте, потребовавшем внушительных организационных и спонсорских усилий, не сложилась одна, и немаловажная, часть -- трио солистов. Липперт в партии Фауста был почти безупречен: такого свежего, молодого, точного и стильного (пусть и не сильного) тенора мы не слышали уже давно. Ему мало подходила Маргарита -- меццо Ирина Чистякова, певшая своим большим и красивым голосом нечто более подходящее сен-сансовой Далиле, нежели Берлиозу. Что же касается Мефистофеля, то из всего обилия русских басов (например, в Мариинском театре, чей шеф Гергиев к тому же лучший специалист по Берлиозу) был выбран Анатолий Сафиулин, чей голос испытывает, кажется, все возможные препятствия, прежде чем вырваться наружу. В Москве нет другого певца, который пел бы так часто, так безотказно и так неудачно -- и в выборе его прямо повинно руководство федосеевского оркестра, своими руками загубившее дорогостоящий проект процентов на 40.

Если забыть об этих огорчениях, то надо признать: фестиваль начался с большой высоты -- теперь самое время плавно спускаться вниз, по дороге завязывая с Пушкиным и Гете почтительно короткое знакомство, чтобы в итоге отпраздновать его в мрачной бездне вальпургиевой ночи.