Известия / Среда 23 декабря 1998

Предыдущее появление Ростроповича в России (не далее как в сентябре этого года) оставило довольно горестный осадок. Аншлаги в консерватории, помпа в средствах массовой информации, слезы, поцелуи -- и низкий уровень игры великого в прошлом музыканта, который не могла поправить даже помощь такого монстра, как дирижер Сейджи Озава. Казалось, музыкант растерял все что мог -- и только в самом конце поэмы Рихарда Штрауса "Дон Кихот" подарил слушателю несколько трогательных прощальных минут. Хотелось даже надеяться, что это прощание станет итогом появлений маэстро с виолончелью на родной земле: слушатель уважает Ростроповича за его служение музыке и обществу, но претендует и на то, чтобы Ростропович уважал его -- а в это понятие входит безупречная в профессиональном отношении исполнительская работа.

Однако следующий повод не заставил себя ждать: узнав, что в абонементном концерте Российского национального ("плетневского") оркестра стоит музыка Яна Сибелиуса, Ростропович предложил посвятить концерт поклоннику этого композитора -- Александру Солженицыну. И вот сцена: билетерша строго проверяет пригласительный билет у очередного посетителя. В этот момент в адрес посетителя раздаются аплодисменты собравшихся в фойе. Билетерша поднимает глаза -- перед ней борода, умные, цепкие глаза и меховая шапка. Далее Солженицын движется к гардеробу, вверх по лестнице, входит в зал -- в плотном кольце операторов, корреспондентов, фотографов, а также простых почитателей, среди которых есть и просители с заготовленными конвертами. Все остальное, в том числе и Солженицына с Натальей Дмитриевной в шестом ряду партера, могли видеть телезрители канала "Культура" в прямой трансляции.

Естественно, сам Ростропович не мог не поучаствовать в концерте в честь старого друга. Он играл вещи, которые знал давно и наизусть. И, надо сказать, в Первом виолончельном концерте Сен-Санса одержал победу. При всех оговорках (нечистые пассажи, особенно заметные там, где они перекликались с подобными же, отменно исполняемыми музыкантами оркестра) в игре Ростроповича был и светлый тон, и мягкая фразировка, и ощущение ансамбля с оркестром. Немного удивляли, правда, неожиданная холодность и отстраненность музицирования, отсутствие непосредственного накала -- но, хорошо зная искусство Ростроповича, можно расценить это как интересное новшество. Что касается Вариаций на тему рококо Чайковского, то о них лучше забыть. Эта сверхпопулярная вещь редко безукоризненно удается даже молодым амбициозным конкурсантам, которые бьются над ней, не считая часов. А если учесть, что Ростропович в преддверии выступления был занят светским и благотворительным общением, нетрудно догадаться, сколько потерь понес великий русский классик.

"Зачем ты пришел на этот концерт, с этой публикой, с этими мобильными телефонами? -- с досадой сказал мне знакомый оркестрант. -- Вот на генеральной репетиции дед был в ударе". Под "дедом" имелся в виду Пааво Берглунд -- финский дирижер европейской известности, полюбившийся нашему оркестру и нашей публике еще в прошлом сезоне. Очевидно, Первая симфония Сибелиуса (главное музыкальное содержание концерта) на концерте удалась Берглунду и "плетневцам" хуже, чем могла бы: изысканно сыгранные куски пестро чередовались с недоигранными или грубовато пережатыми. Однако "Грустный вальс", открывавший концерт, прозвучал на диво свежо и нежно -- так что, будем надеяться, почетный гость концерта в своих музыкальных пристрастиях обижен не был.

------------------------------------------------------------------------