КоммерсантЪ / Четверг 25 июля 1996

Кроме дат есть и другие основания для соединения имен Шумана и Листа. Оба -- композиторы послебетховенской плеяды, устремившиеся за повествовательными конструкциями глухого музыканта и разнообразно культивировавшие так называемую программную музыку. Оба были одержимы идеями родства искусств и всяческого их взаимопроникновения. Патетика лаконичного высказывания неудержимо и неизбежно влекла обоих "поэтов в музыке" к пространным формам из повторов, вариантов и вариаций. Обоих беспокоила классицистская музыкальная мысль: ее логическое развертывание длительных периодов уже отошло в прошлое, оставив романтикам внешнюю оболочку с утраченным содержанием. Традиционная инструментальная форма -- соната или симфония -- нередко избыточна и у Шумана, и у Листа. Различает их степень приближения музыкального синтаксиса к "прозе" и удаления от танцевальных ритмов. Лист смелее пускается в эксперименты, Шуман более связан строгой школой.

По-разному сложилась их пианистическая судьба. Вернее, у Шумана она не сложилась никак: чрезмерное рвение и навсегда переигранная рука. Зато представить себе фортепианный репертуар без "Карнавала" или "Крейслерианы" сегодня немыслимо, хотя в XIX веке сочинения Шумана почти не исполняли. Даже отважный Лист не осмеливался играть шумановский "Карнавал" в концертах, полагая, что тот не будет иметь успеха. Лист уверенно вступил в фортепианный мир чудо-ребенком и внешне счастливо перенес все возрасты артистической жизни. Слава гения, первооткрывателя в области фортепианного исполнительства уже при жизни стала прочной, неоспоримой. Фортепиано под его руками приняло вид универсального инструмента. Лист подарил роялю всю музыкальную литературу в бесчисленных транскрипциях и фантазиях -- то это бетховенский оркестр, то скрипка Паганини, то шубертовский певец.

Лист многолик. Но на всем его искусстве лежит безошибочно узнаваемая печать одной личности -- гения и изобретателя, в котором начало природное и искусственное заключили прочный союз. Для этой цельности нужна была жизненная выдержка и стойкость, не изменяющие артисту, -- преизбыток ratio. Рациональность делает искусство Листа неудержимо новаторским. Оно в буквальном смысле вырывается из своей эпохи (некоторые его поздние сочинения стали известны широкой публике только в середине ХХ века). Щедрость новаторства и есть тот пункт, в котором Лист и его современники в конце концов разошлись. Публика привыкла к его блестящему искусству. Когда звуковой колорит помрачнел и дыхание музыкальной речи стало прерывистым, современники утратили интерес к Листу-композитору. Он пал жертвой собственной щедрости и отваги.

На закате артист не может остановиться: ему необходимо идти вперед, не оглядываясь. Даже если его ждет genius ater, мрачный гений, болезненный душевный сон (Шуман) или опустошенная рассудком творческая воля (Лист). В этой точке располагается основание всех частных различий и сходств Листа и Шумана. Финал их ratio кажется разным: разум Листа творит расчетливо, но размашисто, стихийно; у Шумана вдумчивая, порою мелочная работа рассудка окутана затаенным, из глубины прорывающимся поэтическим огнем. Виртуоз Лист выстоял, мечтатель Шуман был сломлен. Но в сущности итог равно печальный.

Сокровенная мечта и Листа, и Шумана -- признание современниками "новых путей", которые открылись их зрелому или старческому взору. Но перед закатом артист одинок в любви к своим детищам. "Быть может, только гений понимает гения до конца", -- писал Шуман. Именно Лист уже после смерти Шумана ввел его "неудачную" оперу "Геновева" на веймарскую сцену. Новоевропейский художник творит с мыслью о более счастливой будущей судьбе своих сочинений. За многих сказал Лист: "У меня есть время. Я могу ждать".