КоммерсантЪ / Суббота 21 сентября 1996

Вячеслав Ганелин был членом Союза советских композиторов, и одна из его опер "Чертова мельница" даже шла в Московском театре Бориса Покровского, однако бурно развивавшийся тогда джазовый авангард захватил его настолько, что на рубеже 60-70-х Ганелин убедил переехать в свой Вильнюс и заняться, казалось бы, совсем безнадежным в советских условиях делом -- новоджазовой импровизацией -- сначала ударника Владимира Тарасова, а потом и саксофониста Владимира Чекасина. Чем и положил начало процветающей и поныне литовской новоджазовой школе. За 15 лет полуофициального существования под пристальным наблюдением всех соответствующих инстанций только мощью своего коллективного разума трио Ганелин--Тарасов--Чекасин пробилось и на фирму "Мелодия", и даже в гастрольные поездки за рубеж. На полулегальных записях ГТЧ (и Курехина) сделала себе имя британская новоджазовая фирма звукозаписи Leo Records. В 1989-м году Ганелин согласился выступить под советским флагом на фестивале нашего джазового авангарда в Цюрихе (но ожидавшегося воссоединения трио так и не произошло), а еще через год дал один концерт в Московском доме композиторов.

Несмотря на то что с тех пор прошло шесть лет, у многих создалось впечатление, что в одну реку можно войти дважды: все те же ударные рядом с роялем и даже синтезатор "Корг" с устаревшими звуками образца 80-х. Как всегда, импровизации Ганелина -- симфонические по типу мышления и масштабам коллажи из его собственных заготовок-блоков, сочиненных в разных стилях и жанрах и живущих самостоятельной жизнью со своими именами, -- переходят из одной композиции в другую, исполняются на бис. Соответственно и полистилика Ганелина строится скорее по принципу дополнения, а не противопоставления. И как всегда, Ганелину удалось связать в единую драматическую коллизию балладу, известную по первым пластинкам ГТЧ, с бытовой музыкой в духе "Ревизской сказки" Альфреда Шнитке или мюзиклов Эндрю Ллойда Уэббера, и -- как всегда -- все закончилось хэппи-эндом.

Однако шестилетнее отсутствие дало о себе знать -- иначе невозможно объяснить, зачем маэстро решился привезти с собой греческую танцовщицу Анастистию Лира, с которой выступал во втором отделении. (Впрочем, кажется, это греческое страховое общество привезло их обоих.) Не танец, не пантомима, а скучная и невыразительная эклектика: аэробический костюм, почему-то с короткой юбкой, руки в третьей балетной позиции, по-цыгански покачивающиеся бедра, слегка движущиеся пальцы ног, практически все на одном месте и без всякой связи с музыкой. Неудивительно, что публика оживилась только тогда, когда на сцену поднялся всеобщий любимец Владимир Чекасин и изобразил с балериной "Рабочего и колхозницу".

А затем вместе Ганелин, Чекасин и примкнувший к ним барабанщик Михаил Жуков (в роли Владимира Тарасова) впервые за десять лет вместе вспомнили свои старые шлягеры - тарантеллу "Swan cake", гамму "Простые радости" и "Это слишком хорошо, чтобы быть джазом". В результате почти полный зал Центрального дома художников охватила ностальгия и по прошлому, и по настоящему.

Вторая часть "Диптиха" -- ансамбль "4:33" под руководством Алексея Айги. Концерт был составлен так, что первое отделение соответствовало тотальной иронии Курехина и Чекасина (Фрэнк Заппа, Эрик Сати и новая вещица самого Айги "Loft" -- надо сказать, преостроумная). Во втором -- пьеса "Пять" Джона Кейджа прозвучала как элегия памяти Сергея Курехина (его посмертно вышедший альбом называется "Дорогой Джон Кейдж"), а классика минимализма -- "In C" Терри Райли -- неожиданно заставила вспомнить другого не так давно умершего русского композитора Николая Сидельникова и его "Русские сказки".