КоммерсантЪ / Суббота 17 февраля 1996

Если обойти московских любителей музыки с вопросом "Кто сегодня является лучшим московским дирижером?" -- то многие ответят: "Владимир Понькин". У 45-летнего маэстро нет той ауры широкой популярности, как, скажем, у Юрия Башмета, Владимира Спивакова или Михаила Плетнева. Еще реже его имя попадает в поле зрения светской публики или масс-медиа. Понькин в почете главным образом среди музыкантов, а также меломанов, лишенных счастливой способности ходить куда угодно и на что угодно.

От большинства дирижеров Понькина отличает его репертуарная карта, на которой значится и вполне ходовой репертуар -- Бетховен, Рахманинов, Чайковский, -- и редкие на московской сцене опусы, к примеру, Элгара или Стравинского. Понькин отважно берется за современную музыку: в прошлом на своих плечах он вынес российские премьеры Пендерецкого и Лютославского; в начале 90-х годов он руководил первыми шагами Ансамбля современной музыки. И это далеко не все: он аккомпанирует солистам, в том числе оперным, и берет на себя неблагодарный труд сопровождать состязания финалистов конкурсов имени Чайковского и Скрябина.

Особенность нынешней ситуации любого активно практикующего московского дирижера состоит в том, что в то время как его опыт обогащается, а творческий диапазон расширяется, уровень государственных оркестров неуклонно падает. Дотаций на оркестровую культуру нет, и от тех, кто не в силах, как Михаил Плетнев, решиться на независимое и негарантированное существование, требуется поистине нечеловеческая работа -- добывать результат из имеющихся ресурсов. Чтобы заставить музыкантов, играющих на трех работах, превозмочь привычную творческую апатию, необходимо чудо, а чаще всего его не происходит. Чаще всего не происходит и у Понькина -- но особенность его дара состоит в том, что если другим талантливым дирижерам приходится делить ответственность за результат со своим оркестром, то Понькину в любой ситуации удается выходить сухим из воды. "Да, что поделаешь, оркестр, но Понькин, каков Понькин..." -- говорят обычно меломаны, наслушавшись фальшивых нот, неверных вступлений и непроигранных пассажей.

Нельзя не признать, что в их суждениях есть свои резоны -- слушать наших унылых тяжеловозов, да и иных западных, при всем уважении к их перфекционизму, много скучнее, чем Понькина. Если набраться терпения, то можно просто увлечься темпераментом дирижера, творящего исполнение здесь и сейчас. Более того -- оценить владение композиционным планом крупного произведения и умение наделить этапы его осуществления строем сильных и безусловных чувств. Зануды, и автор этих строк в их числе, склонны считать, что секрет мастерства состоит в соотнесении средств, балансе желаемого и возможного. Феномен Владимира Понькина идет в атаку на подобные представления. Считаясь художником европейского склада, Понькин в то же время демонстрирует замечательную русскую черту -- идти вперед, не считаясь с потерями, и побеждать любой ценой.

"Фантастической симфонии" с Понькиным повезло. Страстный, шероховатый, увлекательный и по-романтически необузданный шедевр Берлиоза стал у него театром крайних, запредельных состояний: не слишком получились вполне человеческие "Мечтания и страсти", бесцветным оказался "Бал" -- зато вовсю цвела отрешенная, галлюцинаторная лирика "Сцены в полях" или фантасмагорические буйства "Шествия на казнь" и финального "Шабаша". В середине симфонии Понькину удалось заставить музыкантов проснуться, забыть о двух других своих работах и правдами-неправдами оставить в душах слушателей одно из самых цельных впечатлений сезона.

Но что касается второго отделения... По случаю юбилея решили устроить некое гала-представление -- с Верди, Россини, Масканьи, Бетховеном, Глазуновым, Венявским и Чайковским вперемежку. Солисты-певцы были достойны лучшей участи, чем петь на сцене, пианист Виктор Ямпольский огорчил всем, кроме изящных окончаний нескольких фраз, малолетний скрипач Илья Гайсин заставил плохо думать о своих наставниках, навязывающих ему неисполнимые вещи, и только виолончелистка Наталья Савинова была приятным исключением. У оркестра вышел лишь финал 4-й симфонии Мендельсона, который Понькин отрепетировал так хорошо, что мог позволить себе вовсе не становиться за дирижерский пульт, а устроить небольшое one-man show. К концу представления оркестр все больше терял строй -- пока не потерял его окончательно. Сияющий маэстро слал публике воздушные поцелуи и принимал поздравления. Почитатели говорили: "Что поделаешь, всю струнную группу хорошо бы поменять, но Понькин, каков Понькин..." Можно сердиться, но факт остается фактом -- легко ли привести другой пример, когда хорошая мина при плохой игре возникает на лице не только самого артиста, но и его взыскательных слушателей?