КоммерсантЪ / Четверг 19 августа 1993

Хенрык Миколай Гурецкий (Gorecki) родился в 1933 году, учился в Катовице, совершенствовался в Париже. Лауреат нескольких государственных и международных премий. Вместе с большинством польских художников поколения 50-х начинал как радикальный авангардист (шумовой цикл "Генезис"), но в конце 60-х первым и не менее радикально повернул к новой простоте ("Ad Martem", "Beatus Vir", "O Domina Nostra", три симфонии, камерная музыка и др.) Симфония #3, или "Симфония скорбных песнопений", создана на тексты народных плачей и на слова, написанные на стенах тюрьмы в Закопане. К концу июля было продано более 300 тыс. компакт-дисков фирмы Elektra Nonesuch с записью этой симфонии в исполнении "Лондонской Симфониетты" под управлением Дэвида Зиммана (David Zimman) c Дон Апшоу (Dawn Upsнow) в качестве солистки (сопрано).

Мир академической музыки откровенно растерян. Еще несколько месяцев назад многие обозреватели ведущих газет были более чем скептически настроены по отношению к внезапному взлету популярности польского композитора.

"Никак не могу понять, что заставляет людей идти в магазин, чтобы приобрести эту занудную симфонию?" -- писал в газете Sunday Telegraph Майкл Кеннеди (Michael Kennedy). На недоуменный вопрос коллеги попытался ответить обозреватель New York Times Джон Рокуэлл (John Rockwell). Успех "мистического минимализма" польского композитора он объясняет тем, что Гурецкий вместе со своим ровесником, эстонцем Арво Пяртом, соединяет два принципа: упрощения, характерного для американского минимализма Стива Райха и Филипа Гласса, с одной стороны, и "отчуждения от главного направления музыкального модернизма ХХ века", свойственного, например, Софии Губайдулиной и Гии Канчели, -- с другой.

Сегодняшняя "новая простота", последовавшая за "бурей и натиском" авангарда 50-60-х -- это не "неостилистика", не механическое воспроизведение тех или иных исторически сложившихся стилей, но общий знаменатель, исходная точка для поисков нового и неповторимо индивидуального во всех тех традициях, которые еще не стали "общими местами", в частности, объектами постмодернистского осмеяния.

Однако почему все-таки не Пярт, не Канчели, не Губайдулина, не Щедрин и не Шнитке (как многим хотелось бы), а поляк Гурецкий, который в отличие от перечисленных "наших" даже жить предпочитает не в "метрополии" -- Германии, а у себя на родине, в шахтерской провинции Катовице?

На этот вопрос Рокуэлл ответа не дает, более того -- сравнение Гурецкого с Пяртом все только запутывает. Пярт -- эстет, соблюдающий суровые формы протестантской этики. Гурецкий -- религиозный неопримитивист, изъясняющийся по-католически велеречиво. Если Пярт никогда не будет втянут в орбиту массовой культуры, то коммерческий прорыв "Симфонии скорбных песнопений" был подготовлен , прежде всего, успехом "Реквиема" Эндрю Ллойда Уэббера. Успех Гурецкого -- это успех "Иисуса Христа - суперзвезды", Джорджа Гершвина или поп-обработок классики. Недалек от истины Ф. Спигел (Spiegel) из Guardian: "Люди музыкально необразованные Гурецкого полюбят, потому что им будет казаться, что таким образом они "понимают" современную музыку, а классические радиостанции смогут утверждать, что приобрели новую аудиторию.

Излюбленная Гурецким и известная во всем христианском мире символика Богородицы. скорбящей по сыну (то, что в живописи называется рieta, а в музыке Stabat Mater) в польской культуре, особенно после Второй мировой войны, приобретает универсальное значение.

Интересной представляется и точка зрения, согласно которой поворот польских авангардистов не просто к религиозным, а к культовым жанрам и "ретро-стилистике" был недвусмысленным протестом против культурной политики властей, демонстративно поддерживающих авангардные течения в искусстве, лишь бы удержать художников в рамках политических приличий.

И наконец, вспомним, что место Шнитке и Пярта в элитарном культурном багаже Запада еще недавно занимал другой поляк -- Кшиштоф Пендерецкий.