Музыкальная жизнь / Вторник 01 августа 2017

Сейчас контратенор стал голосом популярным и достаточно распространенным, гастроли именитых певцов в Москве почти перестали быть диковинкой, а услышать музыку барокко в России можно довольно регулярно. Поэтому приезд британского контратенора Йестина Дэвиса прошел очень тихо — и не сопровождался ни обилием отзывов в прессе, ни громкой рекламой. Эта ненавязчивость вполне под стать дарованию Дэвиса. Обладатель бесплотного, чересчур холодного и чересчур нежного для людских страстей голоса, он с равным успехом берется за Бриттена, современную музыку и оратории Генделя. Но несмотря на относительное обилие и сложность театральных ролей (а в послужном списке Дэвиса сотрудничество с такими радикальными режиссерами, как Дэвид Олден и Барри Коски), британский контратенор сделал себе имя не сверкающей виртуозностью, не эффектными демонстрациями мастерства, не пышной театральностью: хотя известность ему принесли ангажементы в Английской национальной опере и американской Метрополитен, по-настоящему драгоценными и точными интерпретации Дэвиса становятся в камерной музыке. Простые сложности Пёрселла, прозрачная грусть Доуленда, неземная человечность Иоганна Себастьяна Баха — территория, на которой с Дэвисом сложно сравниться.

Впрочем, в Россию Дэвис приехал с репертуаром, потенциально рассчитанным на гораздо более широкий круг слушателей — в рамках абонемента «Звёзды мировой оперы». Программа концерта была составлена так, будто Дэвиса призван посоревноваться за публику с самой кассовой и конъюнктурной площадкой Москвы — Большим театром. Он исполнил исключительно арии Генделя, и четыре из десяти — из «Роделинды», только что два сезона триумфально шедшей в Большом в постановке Ричарда Джонса (Дэвис, первый исполнитель партии Бертарида в спектакле Джонса, не приехал в Большой, чтобы повторить свой лондонский успех). Кроме того, в программе были арии из оперы «Ринальдо», известной публике Большого по гастролям театра Ан-дер-Вин в 2016 г., и «Юлия Цезаря в Египте»: как нарочно, и эта опера некогда шла в Большом — хотя и почти 40 лет назад. Единственной незнакомкой в репертуаре Дэвиса оказалась «Партенопа», и она же — самой большой удачей: речитативная ария «Ch’io parta» позволила певцу пощеголять безупречной фразировкой и умением выстроить сложную и протяженную форму, ни на минуту не ослабляя драматическое напряжение. В целом, однако, певцу не хватило контакта с залом и очевидного артистизма: харизма Дэвиса, так естественно покоряющая публику Британских островов, казалась на московской сцене недостаточно броской; ирония, заметная знатокам, и аккуратность, важная ценителям, померкли в ярко-белых стенах и затерялись в огромном помещении Зала им. Чайковского.

Зато несомненный успех выпал на долю дирижера Лоуренса Каммингса — клавесиниста, органиста, интенданта Лондонского Генделевского фестиваля и Гёттингенского Генделевского фестиваля. Его неизменно эмоциональные, театральные без театральщины интерпретации снискали ему славу одного из самых непредсказуемых и многогранных исполнителей музыки барокко в Британии, однако, как и Дэвис, он довольно мало известен широкой публике за рубежом — и напрасно.

Тем, кому интерпретации Кристофера Мулдса, стоявшего за пультом «Роделинды» в Большом, казались чересчур монотонными, недостаточно яркими и при этом избыточно страстными, Каммингс предложил совсем другой подход к Генделю. Увертюры к трем операм прозвучали эмоционально и собранно, без излишней вычурности, но и без неоправданной простоты. Из множества школ исторически информированного исполнительства Мулдс и Каммингс с равной убедительностью показали москвичам каждый свою, предоставив сравнивать нюансы — или изумляться тому, насколько по-разному генделевские аффекты можно услышать в XXI веке. Однако если Мулдсу удалось приручить оркестр Большого — разумеется, не в одночасье, — то у Каммингса возможности сделать Камерный оркестр России в полной мере проводниками своей воли не было. Эффектнее и безупречнее всего прозвучал наиболее знакомый музыкантам Concerto grosso си-бемоль мажор (нельзя не отметить великолепное соло Филиппа Ноделя на барочном гобое). В остальном же сказывалась нехватка репетиций — так, в знаменитой «охотничьей» арии из Юлия Цезаря «Va tacito e nascosto» киксующая валторна создавала эффект скорее комический, чем героический.

Ошибкой было бы сказать, что концерт Дэвиса и Каммингса не стал крупным событием в насыщенной московской жизни; но не стал он и откровением — долгожданным для поклонников и неожиданным для тех, кто впервые услышал их в Москве. И в самом деле жаль, что Йестин Дэвис, попотчевав слушателей оперными ариями, не пригласил их заглянуть в свой тайный сад, где островная традиция эпохи барокко цветет загадочными и завораживающими цветами.