Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/255432/rasstegnuv_pugovicy

Ведомости / Вторник 22 февраля 2011

Кристиан Тетцлафф и Ларс Фогт в свои сорок с небольшим обрели известность что в Старом, что в Новом свете. Слава, можно сказать, бежит впереди них, обеспечивая им шумное признание и бесконечные ангажементы, выступления с ведущими оркестрами и дирижерами. Впрочем, до Петербурга она, увы, добежать не успела: публика пришла на концерт, ориентируясь на завоеванный авторитет самого зала, не очень-то представляя, кого придется слушать.

Увы, такова реальность: питерские в отличие от московской продвинутой аудитории живут прошлым и вовсе не расположены следить за изменениями мировой конъюнктуры в академической музыке. Однако менеджмент концертного зала, напротив, в который раз обнаруживает похвальную осведомленность в этом вопросе, очередной пример тому — визит Тетцлаффа и Фогта.

В программе значились деликатесы изысканного свойства — Вторая соната для скрипки и фортепиано Шумана, последняя скрипичная соната Моцарта ля мажор и первая скрипичная соната Бартока. Все опусы предполагают равноправное музицирование, в котором голоса скрипки и рояля одинаково весомы и важны. Было интересно оценить, насколько гармоничен ансамбль Тетцлаффа и Фогта, часто выступающих вместе.

Надо сказать, Тетцлафф как музыкант нравится далеко не всем и не сразу. Услышав скрипача впервые на Зальцбургском фестивале два года назад, я поразилась перфектности игры и изумительно дифференцированному слышанию в сольных скрипичных сонатах и партите Баха. Однако были издержки: порой в своем стремлении сыграть текст точно он походил на аккуратного бухгалтера, от внимательного уха которого не ускользает ни один штрих, ни один нюанс голосоведения: все четко, правильно, соразмерно — и скучно. Его Бах был слишком академичен, слишком совершенен и засушен до состояния хруста.

Вот почему, отправляясь на скрипичный вечер в «Мариинский», я была настроена поначалу скептически. Но приятие росло по ходу концерта. Вначале, заслышав в интерпретации Шумана излишнюю дидактичность и холодноватую рассудочность выражения, я оказалась разочарована. Подкачал тут и Фогт, рояль которого звучал плоско и неромантично. Когда заиграли Моцарта, проснулся нешуточный интерес: со второй, невероятно красивой медленной части прорвалось что-то живое, трепетное, искреннее. Аккуратист Тетцлафф словно расстегивал пуговки на сюртуке своей души: одну, другую. Окончательно распахнулись ребята, щедро открыв эмоциональные шлюзы, в Бартоке: таинственные завораживающие зовы второй части, красиво вибрирующий звук скрипки, резонансы рояльной плоти, обретшей объемы и гулкость под пальцами Фогта, сменились мрачной экспрессией языческого безудержного пляса в финале, оборвавшегося ораторски значительным возгласом фортепиано.

Потрясающая виртуозность обоих оставалась за кадром и не осознавалась как нечто самоценное: это было лишь техническое условие сугубо интеллектуальной интерпретации, в которой разум и чувства были чудесным образом уравновешены. Немецкие музыканты явили пример поистине высокого музицирования, в котором исполнитель без остатка растворяется в авторском тексте, при этом ни на минуту не утрачивая контроля над собой.

На бис сыграли очаровательно наивный финал Сонатины Дворжака. Видимо, почувствовав неискушенность публики, исправно разражавшейся аплодисментами после каждой (!) части сонатного цикла, два рафинированных, умных, по-европейски утонченных музыканта не стали насмешничать, задираться или раздражаться, но, переглянувшись с понимающими улыбками, преподнесли всем напоследок приятный и понятный музыкальный подарок