Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2002/06/10/46440

Ведомости / Понедельник 10 июня 2002

Долгожданная постановка «Хованщины», увидевшая свет рампы в минувшую пятницу, для многих стала полной неожиданностью — после очевидных попыток соответствовать высоким европейским стандартам театр вновь оказался в плену у своего прошлого.

От Юрия Александрова, автора знаменитого мариинского «Семена Котко» (показанного в рамках обменных гастролей Большого и Мариинского театров прошлой весной), ожидали жесткого концептуального спектакля. Поэтому послушать на пресс-конференции про его концепцию было любо-дорого. Все ясно, как божий день. Ключевое понятие новой постановки — раскол, и как реальное историческое событие, и как состояние души русского человека, разрывающегося между добром и злом. Отсюда резкий контраст черного и белого, доминирующих в цветовой гамме спектакля. Отсюда и динамичное развитие образов главных героев, раздираемых противоречиями. На деле же стало ясно, что идею и способ ее воплощения разделяет целая пропасть. Никакие символы и метафоры не читаются: в любом случае они оказались бы ненужным дополнением к уже давно существующим в стенах Большого режиссерским максимам, ничего общего с современным театром не имеющим. Хрупкий мирок прогрессивных идей, которыми руководство Большого потчевало публику весь сезон (новое прочтение классических русских опер, небанальная режиссура и т. д.), с «Хованщиной» рухнул как карточный домик, оставив после себя ощущение разочарования и непредумышленного обмана. Будто ничего не менялось в Большом. Будто бы по-прежнему здесь царит музей.

Музейным удушьем веет уже от самого сценического оформления. В реальности никакого контраста черного и белого нет: есть только унылый серый цвет, и даже солидный опыт сценографа Вячеслава Окунева не смог подсказать ему, что за четыре часа беспробудная серость откровенно утомляет глаз. Впрочем, и «концептуальная» одноцветность не может скрыть от зрителя хорошо опознаваемые атрибуты «большого стиля» — купола собора Василия Блаженного в натуральную величину, аляповатый мост, перегородивший сцену, и немеренное количество захламляющего сцену реквизита. Все по старинке, только теперь — как на выцветшей открытке. Режиссер Александров, в свою очередь, не увидел откровенных ляпов постановочной команды — речку, текущую вдоль (!) моста, недоглядел и за лютеранской девушкой Эммой, почему-то осеняющей себя православным знамением и бьющей поклоны.

В золотое время «большого стиля» довольно статичное сценическое действие могло компенсироваться внятной и продуманной концепцией дирижера. Александр Ведерников за дирижерским пультом оказался едва ли не более пассивным, чем режиссер, — глядя на сероватую сцену, его нетрудно было представить тапером. С первых тактов знаменитого «Рассвета на Москве-реке», открывающего оперу, ведомый Ведерниковым оркестр наградил зал рваной фразировкой, нечистотами духовиков, а по ходу действия вообще стушевался, уйдя на вялое пиано. Чуть позже обнаружилось, что вся музыкальная часть вообще скроена на скорую руку — за интерпретацию выдали не очень грамотный разбор авторского текста, присовокупив слова о том, что «опера будет исполняться без купюр и в классической интерпретации Римского-Корсакова без позднейших наслоений и переделок».

Самое же обидное, что в новой «Хованщине» еще и плохо пели, чего после двух опрятных премьер этого сезона уж никак нельзя было ожидать. В первом премьерном составе ситуация периодически выходила из-под контроля. Нина Терентьева (Марфа) демонстрировала в основном несмыкание связок, ей было не до актерских тонкостей. Владимир Маторин (Досифей), более стабильный в вокальном отношении, шокировал совершенно неуместным для святого старца паясничаньем. Приятным исключением стал ироничный и тонкий князь Голицын в исполнении Михаила Губского, едва ли не единственного вокалиста, обладавшего хорошей дикцией. У остальных персонажей колоритный звонкий слог виршей Мусоргского, самого написавшего либретто, подменялся нечленораздельным бормотанием — столь очевидным, что хоть логопеда зови. Дирижер-постановщик Александр Ведерников, правда, считает, что за неимением лучшего сойдет и так, о чем и заявил на состоявшемся на следующее утро «круглом столе» с участием всей постановочной команды и журналистов. Похоже, что при создании спектакля этому девизу следовали абсолютно все.