Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2006/06/06/107632

Ведомости / Вторник 06 июня 2006

В Колонном зале Дома союзов открылся Фестиваль симфонических оркестров мира, задуманный с размахом и приуроченный к Дню России. Сегодня и завтра там дирижирует Лорин Маазель, на очереди — такие звезды, как Арнольд Кац, Клаус Петер Флор и Мюнг Вун Чунг. А концерт-открытие провел Зубин Мета во главе своего оркестра — Израильского филармонического, востребованного во всем мире.Израильский филармонический и его шеф Зубин Мета — ровесники, оба родились в 1936-м. С 1981-го Мета является пожизненным музыкальным руководителем коллектива, насчитывающего сегодня 110 человек, среди которых много выходцев из России. За небывало долгую по европейским меркам совместную жизнь обе стороны идеально приладились друг к другу — настолько, что излишни не только слова, но и эмоции. Все просчитано, действия согласованы, и концерт превращен в ритуал, протекающий согласно регламенту. Что вовсе не плохо. Отсутствие неожиданностей — едва ли не высшее достижение буржуазной культуры, нам пока не вполне понятное: в России от симфонического вечера приезжего коллектива ждут события, на меньшее не согласны.

Тех, кто в первый вечер фестиваля был настроен таким бескомпромиссным образом, выступление Израильского филармонического поначалу слегка охладило. Обычно о классе оркестра сообщают первые такты, после которых вечер подтверждает первое впечатление. Увертюра Бетховена «Леонора № 3» не показала ни сверхидеального унисона, ни сверхточных вступлений, ни уникального тембра — всего, что отличает оркестры экстракласса. Спокойное впечатление оставил Зубин Мета с его сдержанными жестами и эмоцией. Казалось, что, располагая массой оркестровых профи, ему по большому счету нечего им сказать — настоящего энергообмена между оркестром и лидером не чувствовалось. Мета не интерпретирует музыку, а просто доносит ее до публики, описывая тему за темой. Гарантируя удовольствие от живого и качественного звучания Бетховена, он не сообщает ничего, что про эту музыку не было бы известно. Публике, настроенной на внеразрядное, оставалось снизить планку ожиданий и довольствоваться прекрасным оркестровым балансом (все группы слышны, никто ни на кого не давит), величественным оркестровым тутти и замечательными соло, среди которых в первую очередь стоит назвать трубу, чей голос — чистый, стремительный, полетный — был воплощением бетховенского вестника свободы.

Второй оркестровый хит программы — симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель» — подтвердил европейский класс оркестра. «Уленшпигель» с его изобретательной оркестровой фактурой доставил радость виртуозными соло (исключая валторны, что простительно при мелкой технике и быстром темпе): чудесный кларнет сменял не менее чудесный фагот, а переходы от группы к группе и от инструмента к инструменту были удивительно пластичны. Правда, при всех этих отменных качествах оркестр описывал веселые проказы Тиля Уленшпигеля, но не заражался их озорством. Почти театральная картинка с живыми фигурами по стилю мало чем отличалась от монументального Бетховена. Несмотря на это, надо признать, что в России такого Штрауса — сбалансированного, внятного, прозрачного, с кристально звучащими голосами — не услышишь.

Однако в тот момент, когда все, казалось, было уже ясно, произошло непредвиденное. Во втором отделении оркестр сыграл Фантастическую симфонию Берлиоза — фирменно, безупречно, масштабно. Вот здесь и стало ясно, что приглашение Израильского оркестра — не просто красивый жест. В подаче Зубина Меты, дирижировавшего наизусть, полностью отсутствовала стихийность. Партитура Берлиоза, ставшая сублимацией неистовой любовной страсти, где в зародыше спрятан едва ли не весь романтический век, предстала едва ли не апофеозом стабильности. Однако это свойство и помогло выявить выдающиеся качества музыки, ставшей энциклопедией романтической оркестровки. Наслаждение многочисленными соло, безупречным балансом и взвешенным ощущением времени, законсервированным в прекрасных оркестровых формах, стало содержанием вечера. На последних звуках симфонии было безумно жаль, что все закончилось и мы, только освоившись с респектабельным типом симфонического высказывания, должны с ним проститься. Оказалось, если живописать романтический ад с невозмутимым видом, это воздействует не менее сильно, чем самые невероятные интерпретаторские экстазы.