Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article.shtml?2008/07/10/154409

Ведомости / Четверг 10 июля 2008

Малый зал Филармонии ломился от публики. Люди забили проходы, сидели спина к спине, найти даже стоячее место было невозможно. Это странно: Сергея Крылова, 38-летнего скрипача, в Петербурге доселе никогда не слышали. Лишь накануне он отыграл концерт Чайковского с израильским дирижером Иланом Волковым — и по городу пополз слушок: из Италии приехал какой-то уникальный скрипач, вроде бывший наш, играет как бог, вы такого никогда не слышали…

Так и оказалось: того, кто впервые заслышал крыловский звук с его победоносным вибрато (пусть даже из-за двери — зал не вместил всех желающих), настигло озарение — да это же, стали говорить, один из лучших скрипачей нашего времени! Да он же посильнее Вадика Репина будет!

Крылов играет набычившись, склонив мохнатую голову низко-низко, чуть ли не утыкаясь носом в инструмент. Его плечо вздымается горбом, взгляд исподлобья устремлен на струны, а не в зал. Он самозабвенно отдается музицированию, не видя никого вокруг. Энергетика сумрачной артистической личности создает вокруг фигуры скрипача невидимый, но плотный защитный пузырь: наружу изливаются только звуки — то разящие как кинжалы, то масштабные как органный глас.

Качества его манеры: острый драматизм, пространственное, объемное слышание, пафос и сверхъестественное владение инструментом. Наполненный тембр и сила звука напомнили молодого Виктора Третьякова. Шибающая электрическими разрядами Чакона Баха, сыгранная с небывалой концентрацией воли и духа, — молодого Гидона Кремера.

Чакона в интерпретации Крылова потрясла совершенством безукоризненной интонации, скульптурной фразировкой и полноценной полифонией. Крылов обладает изощренным линеарным мышлением. В баховском опусе были прослушаны все слои, все линии доведены до конца. Каденция № 8 Лучано Берио — виртуознейший опус с поминутной сменой фактур, техник и регистров — была сыграна потрясающе отчетливо. Мелкие-премелкие нотки бегали по грифу скрипки как шустрые муравьи, их стремительное мельтешение наотмашь, как ударами хлыста, рассекалось многооктавными, чуть не на весь скрипичный диапазон аккордами. Эффектно, ничего не скажешь!

Второе отделение было отдано Каприсам Паганини — 12 штук, половина от общего числа. И конечно же, в финале — 24-й, самый известный. Паганини сочинил Каприсы, чтобы щеголять скрипичной техникой — «дьявольскими трелями», прыгающими смычками, адски трудными октавными пассажами. Виртуозность как самоцель — это Паганини никогда не смущало. Не смутило и Крылова; но Каприсы были сыграны далеко не так идеально в смысле интонации, как, скажем, Чакона, и далеко не так захватывающе драматично, как Соната Изаи. Поэтому второе отделение ничего содержательно нового к портрету скрипача не прибавило. Зато единственный бис — транскрипция знаменитой Токкаты и фуги Баха замкнула драматургическую ось концерта, протянувшуюся от Чаконы Баха к «бахизмам» Берио и далее к финалу. Крылов манифестировал склонность к сугубо серьезному, философическому и вместе с тем остроэкспрессивному высказыванию. Пафос и барочная риторика живут в его душе; и скрипка отзывается на вибрации высокого духа слитным и гулким вибрато струн. Санкт-Петербург