Русский Телеграф / Суббота 14 февраля 1998

Павел Гершензон, Поэль Карп

-- Большой театр -- часть нашей большой страны. Едучи как-то в театр, я купил газету "Русский Телеграф". На первой странице кто-то писал: раньше считалось, что нужна идея, а теперь поняли, что качество. Автор убежден, что он не такой, как те, прежние. А на деле такой же, потому что, как идея не доходит без качества, качество не приходит без идеи. Сегодня Большой (как и Мариинский) хочет создать качество без идеи. И хотя в труппе есть способные люди, в основном мужчины, этого мало. Они должны пробиваться сквозь груз, позволю себе сказать, безыдейности.

-- О какой-нибудь. Мне все равно, какой. Искусство станет нужно мне, зрителю, когда оно будет нужно ему, художнику. А иначе оно не нужно никому.

-- Сегодня, к сожалению, в большой мере это "искусство для глав искусства". Зачем балет? -- потому что в приличной стране он должен быть -- при царе был, при советской власти был. Можно дипломатов водить. Так они балет и душили. Мариинский придушили раньше -- уже лет тридцать пять назад. А Большой как-то сумел выжить, потому что Сталин в Москве умер, а в Ленинграде он не умирал. Поэтому Большой театр немного продлил себе жизнь. Но потом и там все пришло к тому же, хотя и несколько другим путем.

-- Пожалуйста, я видел балет "Спартак". И если говорить об общем духе танцевания, мне показалось, что этот балет артистам не нужен. Лиепе, Васильеву, тогдашнему кордебалету он был нужен. Я не знаю, задумывались ли они над тем, что танцуют. Лиепа понимал -- он был человек неглупый. Но они чувствовали, что это их участие в очень большой жизни, которая по ту сторону рампы. А сегодня нет этого. Выходят красивые мальчики, достаточно квалифицированно двигаются, прыгают, но все -- ни к чему.

-- Это и была моя первая мысль. Когда я посмотрел спектакль, я подумал: почему это происходит? Потому ли, что Григоровича нет в театре, и он не держит все это своей жесткой рукой, или потому, что Басаев, Дудаев -- это не герои сегодняшних артистов, тогда как венгры и чехи воспринимались в прошедшие времена иначе? В премьерных "Спартаках" были эти ассоциации, а сегодня их нет, и плевать артисты на все это хотели.

-- Я не знаю, думали ли они об этом. Я только говорю, что то был спектакль об империи и о людях, которые не хотели в империи жить.

-- Вот и я думал после первого спектакля, может быть историческое время "Спартака" для России кончилось?

-- Повторяю: это и была моя первая мысль, но они тут же ее опровергли.

-- Следующим спектаклем -- "Укрощением строптивой". Там нет этой темы, там вообще нет никакой политики, там речь о другом. Но опять... мне не хочется пользоваться словом "небрежность" -- это не небрежность, они все могли бы сделать... Я говорю о приблизительности. Нет четкости акцентов, нет содержательного движения в речитативах. Ведь этот балет -- поразительно смешные и завлекательные обмены танцевальными речитативами! А здесь было скучно. Совсем другим был этот спектакль в оригинальном исполнении: все что хотите про него можно сказать, но это не было скучно!

-- Проблема в том, что, не имея содержания, искусство не может найти форму. В этом суть. Но когда артисты Большого начинают танцевать пародии Ратманского, все меняется.

-- Конечно. "Прелести маньеризма" -- бесспорно. "Сны о Японии" -- более сложный случай. То, что делают Фадеечев, Ананиашвили, -- это "японизмы", но Уваров, показывающий нам, как русский парень изображает японца, -- не хуже, если не лучше. Так вот, когда они делают Ратманского, начинает казаться, что это другая труппа. И что прикажете думать: что Филин, Уваров, Фадеечев -- замечательные артисты, а остальные плохие? Да нет. Я так не думаю: по физическим данным те тоже неплохи. Но почему это так странно распределяется по спектаклям? Здесь выразительность, точность, ирония, ум. Там... При том, что я не считаю сочинения Ратманского очень значительными. Это наброски, сделанные с прекрасным чувством стиля, с чувством юмора. Но я еще не рискую сказать, что Ратманский -- балетмейстер крупный. Я могу сказать, что это хореограф культурный, и люди его сочинения исполняют заразительно. Я уж не говорю про Терехову, которая в этих балетах была просто превосходна. Кстати, вот вам артистка, четверть века проработавшая в Мариинском, и все вышеперечисленные качества в случае с Тереховой были видны давным-давно: с одной стороны, танцевальная форма и технические возможности, с другой -- дарование комедийной танцовщицы. Но никто об этом не подумал. И не одна она была в таком положении. Все ее сверстницы оказались в той же ситуации: они получили от Советской власти все почетные знаки -- все было очень благополучно. Не было только художественного результата, сообразного их дарованиям. Все, что происходит сегодня в Большом, близко к этой ситуации. Да, есть люди, они могли бы, если бы их направить в сторону настоящего искусства.

-- Вот я вам и говорю, даже в миниатюрах Ратманского -- это настоящее искусство. Может быть небольшое. Но в искусстве важна подлинность. Масштаб определяется потом.

-- Я увидел его еще в том, как Светлана Лунькина танцевала "Жизель". Это тоже настоящее искусство, и это хорошая девочка, если ее не развратит успех, достигаемый вне потрясения у незаинтересованного зрителя. Не у президента, не у клакера, а у того человека, который любит балет и ходит в него. Но беда в том, что такой человек сегодня не может пойти в балет, потому что это ему не по средствам.

-- Можно по каждому, но куда идти -- вот вопрос. Два спектакля тридцатилетней давности. Два -- старая классика, в одном случае, слегка подправленная ("Жизель"), в другом ("Лебединое озеро") -- ну, это тяжелый случай...

-- Ваша концепция неверна. Мы считаем сосредоточение Григоровича на пересмотре классики моментом его слома (не будем сейчас выяснять, кто в этом виноват). Правку классического репертуара он начал довольно поздно. Не считая "Спящей красавицы" 1963 года, с которой началась его работа в Большом, он поставил два классических спектакля -- но совершенно иначе, чем последующие -- "Раймонда", "Баядерка", "Дон Кихот". Он сделал "Щелкунчик" в 1964 и "Лебединое" в 1969 -- спектакли совсем другого рода. Это был именно Григорович, а не отредактированный Петипа. Это надо различать. Принято писать: "Лебединое озеро" Григоровича, 1969 год. Но это попросту вранье. В 1969 году Большой театр на генеральной репетиции действительно показал "Лебединое озеро" Григоровича -- потрясающий спектакль и, по-моему, лучшее, что поставил Григорович в своей жизни.

-- Это был спектакль, опирающийся на открытия Иванова и Петипа и додумывающий эти открытия в ХХ веке. "Лебединое" Иванова -- Петипа был гениальный спектакль, но не вполне сознававший свою гениальность. А Григорович, позволю себе сказать, довел его до самосознания. И когда Фурцева увидела и поняла, о чем тут речь, она запретила показывать спектакль в таком виде, и он пошел изуродованным по ее указаниям. Он уже не отличался ни от "Лебединого озера" Сергеева, ни от спектаклей других возобновителей: ну так, поновее, покультурнее, быть может. А то "Лебединое" было потрясающе. И когда происходил запрет этого спектакля, я помню, как несколько композиторов пытались объяснить Фурцевой, что написал Чайковский. Но артисты Большого театра спектакль не защищали. Им было все равно. А когда в 1961 году в Ленинграде уничтожали "Легенду о любви" того же Григоровича, то артисты стояли насмерть. Ирина Колпакова возражала всем начальникам, которые приходили его душить. Трагическая история "Лебединого" в Большом стала первым толчком к разладу Григоровича и труппы. Так или иначе, Григорович не начинал с пересмотра классики. Он начинал с того, что ставил свои спектакли. А Васильев начинает с пересмотра классики.

-- Я не уверен, что Васильеву вообще надо ставить, хотя танцовщику такого дарования простительно все. Васильев занял административный пост. Очень может быть, что он прекрасный администратор. Но зачем директору театра ставить балеты?

-- "Жизель" он почти не тронул: в первом акте заменил вставное pas de deux, назвав его pas d'action...

-- Это так: танцуют четыре девочки и четыре мальчика. Мальчики танцуют легко и изящно. Можно и так, а можно этого не делать... Увеличена роль Ганса, как и имя его удлинено -- Илларион. В этом страшного ничего нет, если бы не две верхние поддержки на переднем плане, когда Илларион поднимает Жизель...

-- Если никто не убит и не обворован -- это не преступление. Просто это меняет характер отношений Ганса и Жизели. В том спектакле, который сочинил Перро и танцевала Карлотта Гризи, таких отношений не было и быть не могло. Если бы Васильев поставил на эту музыку другой балет, вполне могли бы быть и другие отношения. Ходите на голове, если делаете свою вещь. Но если вы вторгаетесь в готовую, нужно хоть как-то считаться с предшественниками. А вот когда былое хореографическое содержание игнорируется, а нового нет, тогда нужны какие-то дополнительные средства. Тогда приглашают дорогого кутюрье, и он шьет дорогие костюмы. Знаменитый кутюрье прекрасно понимает, как одеть людей для светской жизни. А балет -- не светская жизнь. И когда есть стремление превратить балет в светскую жизнь, ввести сцену в круг этого собрания, тогда и выходит друг графа Альберта в феске и с серьгой в ухе. Возможно такое? -- может быть. Но зачем? Мы хотим искусство извлечь из жизни и вынести на сцену. А здесь все тот же старый советский способ: вынесем жизнь на сцену. Конечно, жизнь не в ее грязи, не подножный реализм, а высокий реализм наших идеалов. Прежде это был социалистический реализм, а теперь это модный кутюрье... Только что я прочитал в какой-то статье, что Ульяна Лопаткина спасла "Лебединое озеро" от нафталина, которым его посыпал Константин Сергеев. Оставим в покое Лопаткину -- мы говорим сейчас о Большом театре. Признаюсь, я не защитник сергеевских редакций, я все время полемизировал с ним по поводу его правок и замен. Можно говорить о том, что он сделал так, а что не так. Но будем справедливы, Сергеев понимал: то, что сделал Лев Иванов -- нельзя ломать. Он это сохранил, и кое-что еще важное сохранил для конструкции спектакля. Да, нафталин: но из этого нафталина мы все-таки достаем мех, который сохранился благодаря нафталину! Воротник-то цел! А вместо этого нам пытаются объяснить: смотрите, как здорово! Мы разрезали вашу шубу и пришили ваш мех в виде хвостика! Я имею в виду "Лебединое озеро" Владимира Васильева.

И тут я должен сказать, что ходил смотреть балет Большого театра с бесконечным сочувствием. Даже "Спартак" и "Укрощение строптивой" у меня вызывали сострадание. Мне не хотелось бы, чтобы мои впечатления от "Лебединого озера" Васильева перевесили мое сочувствие к театру, потому что мне кажется, что даже "Лебединое озеро" -- не повод плясать на тризне. Тем не менее, "Лебединое озеро" стало для меня тяжелым ударом. Я не ожидал, что можно вот так. Старое, конечно, устаревает. Но искусство не делится на старое и новое. Оно делится на то, которое уже есть, и то, которое мы хотим создать. Я за то, чтобы создавать как можно больше и даже за то, чтобы потеснить то, которое есть, -- и дай бог! Но потеснить в честном соревновании, а не в уничтожении. Если вы хотите писать лучше, чем Толстой и Гоголь -- валяйте! Но только не сжигайте Толстого и Гоголя. Вот нехитрая мысль. Можно что угодно говорить про Григоровича, можно что угодно говорить про Якобсона, но когда они показывали свои новые работы -- зал стоял!

-- Откуда же ему быть, если все решается просто: "Лебединое озеро" уже есть, а мы сделаем его еще лучше. Васильев ведь абсолютно чистосердечен. Я бы не хотел, чтобы вы принимали сказанное за стремление изобразить Васильева неким злодеем. Он исполнен самых лучших побуждений. Просто... как бы это лучше сказать... у него другая профессия. Когда президенту Ельцину предлагали назначить Васильева руководителем театра, ему не объяснили, что есть люди, которые танцуют, а есть люди, которые сочиняют балеты. Я вообще не убежден, что театром должен руководить человек, который сам сочиняет балеты. Господь Бог дал Васильеву поразительный талант -- но один. А мы хотим, чтобы огромных талантов у него было два. Но на моей памяти только у Вахтанга Чабукиани было два этих таланта. У Васильева двух талантов нет, и не будем его за это ругать. Он полон лучших намерений, но известно, куда приводят благие намерения. Мы говорим о Большом театре, но перед глазами надо держать оба: и Большой, и Мариинский. При всем их различии они братья. У Мариинского есть только одно преимущество -- историческое. Мариинский театр есть родина русского балета, но поскольку во всем мире балет в ХХ веке рождался почти заново, то он и родина мирового балета. От этого никуда не денешься.

-- Это не генетическая особенность. Если консерватизм помогает не сломать Зимний дворец, Исаакиевский собор, Адмиралтейство, -- то это дает вам некоторые преимущества. Искусство всегда есть. Нельзя думать, что искусство начинается с нас. Это очень распространенная версия.

-- Вот Нина Ананиашвили затеяла свою антрепризу. Я не большой поклонник ее танцев в ее коронных ролях, но я восхищен тем, как она пародирует у Ратманского те танцы, которые сама танцует. Люди не всегда ощущают, в чем их сила. Я приветствую ее инициативы: если мы сегодня увидели в репертуаре Большого театра один новый спектакль, то этот спектакль принадлежит Нине Ананиашвили. Вот парадокс: Васильевым как танцовщиком я восхищаюсь, его деятельность в театре у меня вызывает большие сомнения. А Нина Ананиашвили -- не моя героиня, но я считаю, что она сделала очень важный и полезный Большому театру шаг. Это не призыв снять Васильева и назначить Ананиашвили. Но я смотрел вещи Ратманского с чувством удовлетворения: может быть, теперь и еще кто-то что-то принесет в театр. Я возлагаю надежды на личные инициативы в театре. Но мы должны сознавать, что не каждый, кто заговорит, дарует нам откровение. В какой-то газете я прочел интервью с Николаем Цискаридзе, где он нам все объяснил про "Жизель" и про всякое другое. Об этом интервью много чего можно говорить. Но меня занимает даже не этическая сторона его речей о коллегах. Меня потрясло его заявление, что он не рискнул бы танцевать с Асылмуратовой, потому что "два нацмена на сцене -- это чересчур".

-- Конечно, в России не стесняются в выражениях, но я все-таки думаю, что на торжественном приеме с высокими лицами из Кремля Цискаридзе матерных слов употреблять не будет. За личные поступки отвечает не Россия, а каждый сам по себе. Что же до шутки, то шутка неудачная, а для балета втройне. Русский балет сделали француз Петипа, швед Иогансон и итальянец Чекетти. Тем не менее он "русский", потому что это оценил именно русский зритель. В заявлении Цискаридзе есть житейский опыт, который нельзя навязывать искусству. Вахтанг Чабукиани не мог сказать про себя: я -- нацмен. Он говорил: я -- грузин. Он не был нацменом, он был русский танцовщик. Я говорю не про межнациональные отношения -- это другой разговор. Я говорю о сознании того, что есть в балете национального. Вспомнить о Цискаридзе меня заставило "Лебединое озеро" Васильева. Когда Царевна-Лебедь (бывшая Одетта, она же Одиллия) выходит в кокошнике, то, вероятно, затем, чтобы объяснить, что она не нацменка. "Лебединое озеро" -- и так несомненно русский спектакль. Зачем же это аффектировать? Чайковский написал балет по сказке немецкого писателя, первым этот балет ставил чех. Если вы ощущаете свою неполноценность в искусстве, вы порой начинаете кричать: я немец, я француз, я русский, я еврей, я советский человек, -- как бы компенсируя этим то, чего не хватает вашему искусству. Все это чепуха! Вы в теле вашего искусства покажите, кто вы, а не надевайте кокошник. А иначе разрушается космополитическое сознание, которым дышит балет. Конечно, петербургская классика. Но ведь она не петербургская, а европейская. Мы не можем от этого отречься. Не жаль, что мы много отдали Европе, жаль, что мы сами этим не владеем. А иные и не хотят. Наша публика может подумать, что за Петипа сразу следовал Ростислав Захаров. Но между ними громадный художественный хребет. Давайте его восстановим. И выяснится, что у нас не одна традиция, а пятнадцать: не только Петипа, но и Нижинский, Нижинская, Баланчин, может быть даже Лифарь, конечно, Мясин...

-- Но ведь надо понимать, зачем это делается. Это искусство хотят ликвидировать, а на его место поставить нечто другое. Можно ликвидировать оперу Большого и Мариинского и вместо нее поставить "Битлз" -- если они у вас, конечно, есть. Но, во-первых, их нет, а во-вторых, Ковент Гарден никто не закрывал, когда появились "Битлз". Люди шоу-бизнеса делают свое дело, пользующееся спросом, но не надо превращать балет в шоу-бизнес. Все-таки человек, который не видел "Спящую красавицу" Петипа, не знает, что такое балет. А если "Спящую" уничтожат, то и не узнает.

-- Нет, до этого еще не дошло. Но в Большом, как, впрочем, и в Мариинском, наблюдается утрата "балетности", а без нее остается шоу-бизнес. Если бы это уже было шоу, оставалось бы только петь похоронные песни. В том-то и дело, что это еще не конец. Я не хочу говорить "балет надо спасти", но надо, чтобы он выжил. Положение в театрах очень схоже. Из того, что у них лучше мальчики, а у нас -- девочки, не следует, что разница принципиальна. Почему же идет дикая вражда, и одни уверяют, что Большой театр -- это сущая чепуха, а другие, что Мариинский -- это нафталин? То, что говорится о нафталине -- то есть фактически о непреходящих ценностях хореографического искусства, -- в одинаковой мере свойственно и Большому, и Мариинскому театрам в лучших их работах. Нафталином часто называют то, что уцелело от балета, от балетности, то есть от искусства мыслить движениями душевной жизни. Завершая гастроли, Владимир Васильев обратился со сцены с речью, в которой поблагодарил всех участников, всех помогавших гастролям, прекрасно сказал о священных стенах и сцене Мариинского театра, на которой танцевало столько великих танцовщиков. Но он не вспомнил, что на этой сцене родилось хореографическое искусство, которое переменило балет и его место в мире, что здесь работал величайший хореограф XIX и величайший хореограф ХХ века. На них-то и надо ориентироваться. Он вспомнил только танцовщиков. Хореографы в его сознании на третьем плане. Пока мы не откажемся от сведения балета к одной профессии -- профессии танцовщика, а вторая профессия -- сочинение хореографии -- будет лишь обслуживать танцовщиков, которых называют "божественными звездами мирового балета", пока наше сознание не откроет самоценности хореографии как искусства -- ничего хорошего не будет. Это ключ ко всему.