Адрес статьи: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/251207/dusha_i_sny

Ведомости / Вторник 07 декабря 2010

Постановка Андрейса Жагарса получилась разновекторной. Любители активных режиссерских решений в трактовке хрестоматийных партитур такие решения обнаружат. Консерваторы, полагающие, что главная задача и добродетель режиссера в опере — не мешать певцам и оркестру, также будут удовлетворены.

Изобретений два: сон Татьяны и сон Онегина. В Пятой главе романа Пушкина, как известно, Татьяна видит пророческий сон, где мешаются эротика и ужас: медведь тащит ее на колдовской шабаш, которым заправляет Онегин. У Жагарса в начале Третьей картины, на хоре «Девицы-красавицы», Татьяна вздремнула после бессонной ночи — и во сне к ней крадется медведь, шкура постепенно сползает, под ней оказывается совершенно голый мужик. Он, впрочем, не причинив девушке никакого ущерба, удаляется в кулису, откуда вскорости является Онегин, дабы пропеть свою воспитательную рацею (Эгилс Силиньш в этой партии предстал черствым резонером). А в главе Осьмой, в свою очередь, заглавный герой, сидя у камина, забылся — и ему грезится убитый Ленский и прочие персонажи из прошлой жизни. В спектакле на музыке знаменитого полонеза, открывающего Шестую картину (бал в Петербурге), Онегина посещает виденье, в котором окровавленный Ленский ходит как живой, старшая Ларина с няней, какие-то уроды в необычайных костюмах, то близнецы под одной гигантской шляпой и с циклопической тарелкой в руках, то мальчики с приклеенными бородами понарошку стреляются, «а вот полужуравль и полукот». Поскольку сценограф Катрина Нейбурга в сцене именин у Лариных украсила задник видеоартом, в частности, с теми же бородатыми детьми и костюмы кошмара (художники Марите Мастиня и Роландс Петеркопс) развивают темы костюмов гостей ларинского «глупого бала», да и тарелки там были такие же, — получается, что Онегину в искаженном виде являются уже знакомые нам персонажи. Обе идеи здравые: они, безусловно, основаны на Пушкине, а инъекция Пушкина в либретто Чайковского (которое, мягко говоря, уступает качеству музыки) только на пользу. Лишь одно сомнение: бестрепетный ре-мажор полонеза все-таки не содержит никаких отзвуков душевного неблагополучия, которое предполагает бред Онегина.

Нейбурга — известная латышская видеоартистка, и видеоарт в спектакле завораживает: вот на заднике живут могучие деревья, падают листья, колышется трава, вот течет Нева, колонны отражаются в ряби вод… Посреди сцены гигантский квадратный подиум: накрытый белым одеялом, он становится гиперкроватью Татьяны, скатертью — таким же столом, пустой — бетонированной площадкой где-то в городском предместье, залитой светом фонаря, тут происходит роковой поединок Онегина с Ленским. Хорошо бы еще в этот момент убрать с обрамляющих пространство панелей-кулис заснеженный лес, а то сценография атрибутирует два места действия одновременно.

Но вот как раз сцена дуэли идет почти что в концертном исполнении, и ничто не отвлекает от того, как чешский тенор Павел Чернох искренне и проникновенно, а потому ничуть не приторно и не пошло, поет главный хит русской оперы — арию Ленского «Куда, куда».

А Кристина Ополайс так ведет всю роль Татьяны — от начала до конца. На вопрос «Ужель та самая Татьяна?» следует дать горячий утвердительный ответ. «Дика, печальна, молчалива», она и впрямь в семье родной кажется девочкой чужой (контрасту способствует мещанка-мамаша, похожая на примадонну провинциальной оперетты на пенсии: отменная работа Кристины Задовской). У Ополайс поразительна непрерывность внутренней жизни, она не пропускает тончайшие вещи: например, в устах Онегина «супружество нам будет мукой» невыносимо потому, что в этом «нам» — все-таки допущение возможности быть вместе. Она поет «в моей душе» — и это не просто слова партии: душа есть, нежная и глубокая, и ее трагические приключения становятся главным смыслом и ценностью спектакля.

Который петербургский дирижер Михаил Татарников ведет стремительно, гибко и стильно — с чувством, но не размазывая соплей.