КоммерсантЪ / Суббота 10 декабря 1994

Елена Брагинская, Петр Поспелов

Все в этом спектакле серьезно и основательно, все соответствует традиции. Колокол -- из Кремля, трон -- из Грановитой палаты, исполнители -- из России (дирижер Александр Анисимов, художник Николай Двигубский, в главной партии бас Анатолий Кочерга). Поставлен "Борис Годунов" был Андреем Тарковским в Лондоне в 1983 году. Произведение пережило создателя и перебралось в Петербург, оттуда -- в Америку; теперь спектакль оказался на сцене театра La Felice в Венеции, с успехом открыв музыкальный сезон. "Борис" Тарковского грустен, в нем отчетливо слышно посмертное эхо "Ностальгии". Страдание сочится изо всех щелей венецианских подмостков; ожившие символы, как, например, материализованный дух маленького царевича Димитрия, усугубляют и без того полное ощущение тоски. Законы причинно-следственной связи отступают, чувствуя под ногами русскую почву; время уходит в бесконечность, а в нем теряются герои русской истории, выведенные в драме Мусоргского.

Миланский Scala также открыл двери оперному сезону 1994-1995 гг. -- там впервые за двадцать лет поставлена "Валькирия" Вагнера. В отличие от лондонской Royal Opera, чью "Валькирию" мы недавно тщились описать, в Scala все сделано без признаков хулиганства. Постановку осуществил француз Андре Энжель, два года назад поставивший в здесь оперу Шостаковича "Катерина Измайлова". Декорации и костюмы создал Ники Риети: сочетание меди, из которой сделаны деревья, с легчайшим тюлем облаков создает ощущение слияния земного и воздушного, пышного и эфемерного. Маковое поле в третьем акте сделано из настоящих высушенных стеблей и искусственных цветов. В отличие от известной постановки Гринуэя, настоящих скакунов на сцену не пустили, однако лошадки, созданные в мастерских театра, выглядят как живые, и, кажется, вот-вот пустятся во весь опор, давя зазевавшихся зрителей. Оркестром руководил Риккардо Мути; на сцене были собраны звезды первой величины, которые к тому же прониклись ответственностью первого дня сезона: Брунгильду пела Габриэла Шнаут (прошлой весной она порадовала своих почитателей исполнением партии Электры в одноименной опере Штрауса); Вотан -- Монте Педерсон, Фрика -- Марьяна Липовшек. Зигмунда поет Пласидо Доминго, Зиглинду -- Вальтрауд Мейер: этот дуэт известен по постановке "Парсифаля" в 1991 году.

Если итальянские театры открыли сезоны иноземными операми, то в других государствах чтут шедевры итальянских мастеров. Пример -- новая постановка вердиевской "Травиаты" в Лондонской королевской. За дирижерским пультом стоял маститый Георг Шолти -- однако в Royal Opera он дирижировал впервые. Шолти настоял на том, чтобы режиссером был также новичок -- Ричард Айр, директор Королевского национального театра. Шолти пригласил на роль Виолетты румынскую певицу Ангелу Георгиу -- она первый раз исполняла эту партию. Критики сравнивают дебют 29-летней певицы с "рождением Афродиты". Удачными оказались и многие режиссерские ходы: например в сцене, когда карнавальная суета за окном переходит в воплощенное прошлое героини, проносящееся словно в ее горячечном бреду.

Дебют еще одного режиссера драмы состоялся в Лейпциге. 80-летний Джордж Табори поставил незаконченную оперу Арнольда Шенберга "Моисей и Аарон". Эта работа -- одна из самых трудных для воплощения. Сам Табори утверждает, что взялся за постановку "из чистого мазохизма"; хор разучивал партитуру в течение полутора лет, репетиции шли больше двух месяцев. "Моисей и Аарон" -- скорее, библейская оратория, чем опера; до сих пор ее идеальным воплощением остается суперстатичная экранизация Жана-Мари Штрауба. Табори попытался восполнить нехватку действия; в частности, он придумал свое собственное вступление, где избранный народ (весь в черных концертных костюмах и каждый со стулом в руках) колотит пророка.

Постоянной темой оперных дискуссий XIX века было право на современный сюжет. Темой оперы должна была стать не только национальная история (как у Мусоргского) или национальная мифология (как у Вагнера), но и обыденная история дамы с камелиями, легшая в основу "Травиаты". В XX веке оба направления дискутирующих лишь набрались категоричности. Поэтому вполне закономерно, что с автором Пятикнижия на оперной сцене соседствует Гертруда Стайн: ее текст "Лирическая опера для двоих" (A Lirical Opera Made by Two) -- а точнее, повисающие в воздухе фразы и слова из этого текста -- стали канвой оперы To Be Sung, показанной на Осеннем фестивале в Париже. To Be Sung -- яркое проявление модернизма 90-х -- написана для трех певиц и инструментального ансамбля (в спектакле театра Amandiers из Нантерра -- это знакомый читателю ансамбль "Модерн" под управлением Оливье Дежура). Нон-персонажи нон-оперы композитора Паскаля Дюзапена кажутся игрой воображения, причем, что хуже всего -- воображения не зрителя, а персонажа. Центральная фигура пьесы -- некий житель Калифорнии. Он -- мастер по свету, а по сути -- по появлению и исчезновению трех нимф в белых туниках a la Айседора Дункан, переплетающихся, подобно лианам, в танце, в лучах невесомого света и тяжелых волнах смога. Нимфы напоминают о Пюви де Шаванне, работа с текстом -- о Роберте Уилсоне, а голос рассказчика -- о телеоперах Роберта Эшли, покорителя 70-х годов. Иногда возникают странные паузы -- зрителю кажется, что все кончилось. Но ничего не кончается.