Современная драматургия / Суббота 09 января 2021

Спектакль «Папа» был поставлен Евгением Арье в непростые времена. Во-первых, во время репетиций умерла Галина Волчек: театр осиротел, и премьера была посвящена ее памяти. Во-вторых, сезон был прерван коронавирусом. В-третьих, Сергей Гармаш ушел из «Современника», и теперь играет как приглашенный артист. Все эти факторы усложнили жизнь спектакля, однако, кажется, работают на подспудный драматизм рассказываемой истории.

Француз Флориан Зеллер прославился стремительно, написав свой первый роман в 22 года. Пьеса «Папа» – первая часть трилогии «Папа. Мама. Сын», однако именно «Папу» активно восприняли российские театры, и за сезон она поставлена как минимум четыре раза, как в столице, так и в провинции.

Текст Зеллера выстроен вокруг образа и точки зрения главного героя. Например, в только что вышедшем фильме его играет Энтони Хопкинс. А в «Современнике» главную роль играет Гармаш. Артист говорит о том, что его привлекала мысль создать принципиально новый образ: «Во всех последних интервью, когда меня спрашивали, какую роль я хочу сыграть, я говорил, что мечтаю сыграть слабого, растерянного, незащищенного человека. Ну, вот и накликал себе. Считаю это подарком судьбы, подарком Евгения Арье, подарком Галины Борисовны».

Итак, Сергей Гармаш играет Андрэ: старого, но еще вполне довольного собой и своей памятью мужчину, у которого есть две дочери. Правда, одна из них что-то давно не появлялась у отца, а у второй какая-то странно непоследовательная личная жизнь. Но в целом его бытие видится ему логичным и упорядоченным, у него есть свои ритуалы и любимые вещицы – вот часы, например.

Гармаш играет Андрэ несколько неуверенным, но еще довольно бодрым старичком – особенно в тех эпизодах, где на героя находит былая прыть, и он начинает то высмеивать окружающих, то бойко отбивать чечетку. Старик постоянно переодевается, из пижамы в брюки и обратно: обычные дела пенсионера. Вид обнаженного немолодого тела говорит о герое не меньше, чем несколько показные в исполнении артиста наивность и рассеянность.

Вообще, центральный образ в этой пьесе поначалу выглядит достаточно простым: ну, старик с гонором и начинающейся деменцией. Однако не тут-то было. Персонаж наделен смирением и обаянием, он многогранен, он раскрывается по ходу действия и заставляет себе сопереживать. Казалось бы – звездная, бенефисная роль. Но герой не так прост, и, кажется, не «раскалывается» привычными актерскими средствами. По крайней мере, в исполнении Гармаша Андрэ – старик несколько утрированный, безвольный, нарисованный чуть более резкими красками, чем нужно для того, чтобы безоговорочно поверить в него.

Порядок сценических эпизодов поначалу заставляет гадать, что из случающегося реально, а что – кажется. Однако потом становится ясно, что драматург создал интересный аттракцион, сделав рассказчиком неверного свидетеля: человека то ли с деменцией, то ли переносящегося из одной параллельной реальности в другую. Явь Андрэ туманится, расслаивается. И, поскольку повествование подано с его позиций, зритель стремится понять: что же реально? Что на самом деле происходит? И простой фабульный ответ: дочь в итоге сдает отца в дом престарелых – звучит несколько упрощенным выводом.

Дочь Андрэ – единственную появляющуюся на сцене – играет Виктория Толстоганова. Ее Анна – дочь послушная, любящая, но со все большим трудом выдерживающая напряжение, которое привносит в ее жизнь отец, теряющий память и личность. Приглашение Толстогановой на эту роль многое дало спектаклю: присущая актрисе внутренняя холодность, скрытая жесткость создают образ женщины, чья драма может переродиться в жестокость. По сути, так в финале и происходит.

Драматург делает Андрэ не «другим», внешним героем, а носителем точки зрения в спектакле. И потому эпизоды сменяются непоследовательно; потому, в двоящейся реальности, к нему приходят две разных женщины, и обе называют себя дочерьми Аннами. Потому же Анна рассказывает о себе отцу принципиально различные вещи: она то замужем, то одинока; то живет во Франции, то уезжает в Лондон. Андрэ живет то в своей квартире, то в дочериной, не узнавая эти места из-за «перестановок». Демонстрируя расслоение реальности, одни и те же второстепенные роли играют разные артисты, и бедный Андрэ, потерянный, то чувствует себя в нелогичном мире, то с сарказмом говорит, что у дочери его явно не все дома, она заговаривается, ха-ха!

Эта страшноватая картина разворачивает перед зрителем образ рушащегося сознания, сообщая: это не про других, это про каждого из нас. И в этом невольном потенциальном отождествлении себя с Андрэ – высокий гуманистический посыл спектакля.

Главным выразительным средством, объединяющим действие и придающим ему визионерскую направленность, становится сценография Николая Симонова. Он разделяет сцену на части: авансцена отделена от середины и задника, правая локация от центральной и левой – с помощью полупрозрачных стеклянных стен, то темных и зеркальных, то просвечивающих (художник по свету Иван Виноградов). Стены эти с противоестественной легкостью поднимаются и разъезжаются, иллюстрируя подвижную материю разума главного героя и его потерянность, нарастающую неуверенность. Кроме стен, есть несколько мебельных акцентов: резной старинный буфет, стол, диван, – которые также движутся, а порой и множатся, погружая публику в зрительные галлюцинации.

Гамма спектакля – преимущественно серая, от почти белого до темного. Художник по костюмам Мария Данилова одевает персонажей в серые костюмы, что усиливает впечатление морока и некой офисной бездушности всего, что происходит вокруг Андрэ.

Однако главный герой – не единственный носитель точки зрения в спектакле. Мы видим переживания дочери и оцениваем ситуацию глазами раздраженного зятя: отец в маразме, выгоняет одну за другой сиделок, он неуправляем, он не дает дочери жить, заедает ее век. Анне тяжело принимать решение, но оно все же принято. Отца отдают в дом престарелых.

Поначалу не очень ясно, в каком мире все-таки живет Андрэ. Быть может, его намеренно сводят с ума? Быть может, это простроенная борьба за его наследство, за квартиру? А может быть, он прозревает параллельные миры: в одном дочка замужем, в другом – только встретила возлюбленного?

Но постепенно, с нарастанием провалов во времени, сопоставляя реплики персонажей, понимаешь: Андрэ все-таки теряет связь с реальностью. В финале Гармаш играет обрюзгшего, смирного, потерянного старика, который разлучен с дочерью и существует в холодной белизне казенного учреждения. И в тот момент, когда старый, беспомощный человек вдруг кричит, зовет уже не дочь, а маму, – понимаешь, что он действительно ушел в себя, впал в детство, к основам, к первым и самым сильным переживаниям одиночества и покинутости. Этот процесс разворачивается на глазах зрителей, и это самый эмоциональный момент постановки.

И все же спектакль, подвешенный в полутонах полутемных зеркал, не давит зрителя дидактикой, не поучает наставительно. Он скупо, неброско сообщает, что порой приходится делать невыносимый выбор, и регистрирует реальность, которая так далека от идеала.

Фото с сайта театра