Ведомости / Четверг 22 марта 2007

В обеих концертных программах Курентзис продолжил свое любимое дело — соскребать с музыки XIX в. прилипшие к ней исполнительские штампы. Не все из его партнеров, однако, оказались в этом его убежденными соратниками.

Парное выступление тенора Владимира Галузина и сопрано Анны Самуил едва ли войдет в число удач сезона. Галузин, в прошлое десятилетие первый тенор Мариинского театра, а ныне гастролер, востребованный на первых сценах мира, в Москве выступает редко. Но концерт из арий — не его формат. Галузин — превосходный актер, чей дар раскрывается в пределах большой драматической роли. В рамках сольного номера ему раскрыться труднее — голос, большой и крепкий, не завораживает красотой. Петь арии Калафа из “Турандот”, Каварадосси из “Тоски” или “Смейся, паяц” для него значит обрекать себя на невыгодное сравнение со знаменитыми итальянскими тенорами. Герман из “Пиковой дамы” — другое дело, но и здесь отдельно спетые фрагменты не являли захватывающего сюжета.

В трактовках хитов Галузин держался выработанной колеи, что совершенно не интересовало его аккомпаниатора Теодора Курентзиса, напротив, стремившегося освежить запетые шедевры. Идти друг другу навстречу джентльмены явно не хотели — разные типы мировосприятия утверждали себя параллельно. Не слишком ярко выступила и молодая прима Анна Самуил, звучавшая неровно — местами красиво, местами зажато — в ариях из Верди и Дворжака. Курентзис многого добился от оркестра Юрия Башмета “Новая Россия” — вступление к “Пиковой даме” Чайковского было сыграно с аутентичным привкусом, а интермеццо из опер Пуччини и Масканьи — просто свежо и гибко. Раньше, бывало, Курентзис создавал на концертной сцене целый театр, исполняя большие оперные сцены с развитием и сюжетными перипетиями. В этот раз для этого не хватило простора. Не сложились в театральную сцену даже редко исполняемые фрагменты из “Отелло” Верди: Галузин и Самуил спели любовный дуэт скучновато по-концертному, к которому же статная Дездемона благодаря каблукам и пышному одеянию оказалась дороднее своего, казалось бы, героически сложенного Отелло.

В другой своей программе, исполняя в консерватории Реквием Верди (Фонд Святослава Рихтера проводил его к дню рождения патрона), Курентзис отверг театр уже совершенно сознательно: ему хотелось преподнести хрестоматийную партитуру не как род оперы, а как целомудренную старинную мессу. Здесь в его распоряжении были уже не случайно подобранные филармонические силы, а друзья-единомышленники. Курентзис объединил два камерных хора — новосибирский New Siberian Singers и хор Московской консерватории — в один большой хор и два оркестра — новосибирский Musica aeterna и московский Musica viva — в один симфонический оркестр. Все коллективы — молодые и с восторгом откликаются на идеи молодого маэстро. Класс иногда подводит — были заметны ляпы в трубах, нечистое соло первой скрипки и другие мелкие огрехи. Тем не менее звучание Реквиема действительно заставило вспомнить о старинной музыке: струнные тянули свои партии без вибрато, с характерным зудом, а фразировка пленяла барочной заостренностью. В картинах Страшного суда специально подобранные большие барабаны устрашали брутальным громом и инфернальным, чуть слышимым колебанием воздуха.

Впрочем, разительное несходство с устоявшимися традициями было заметно лишь в медленном темпе и лишь у струнных (похожий эффект присутствовал и у Александра Рудина, когда он исполнял с оркестром Musica viva “Сотворение мира” Гайдна). Переход на духовые инструменты, соответствующие историческому стилю, — дело будущего (хотя многие соло, например фагота, были эталонными). А вот голоса хористов уже вполне освоили прозрачный, обезжиренный аутентичный стиль. Жаль только, что в восьмиголосной фуге Sanctus не возникло эффекта двух хоров, что более года назад удалось сделать Александру Ведерникову, исполнявшему Реквием с музыкантами Большого театра.

По опыту всей отечественной концертной жизни известно, насколько трудно собрать для Реквиема Верди стройный квартет солистов. Ведерникову тогда удалось — хотя в придачу к солистам Большого ему пришлось привлечь сопрано Хиблу Герзмаву. Герзмава пела и сейчас, у Курентзиса, и взяла новую высоту. Она-то и стала святым гласом квартета — так далеко от земли звучали ее пиано, с такой невинной чистотой лились из ее уст молитвенные слова. Да, Хибла Герзмава, которая ведь умеет петь и грешную Виолетту в “Травиате”, определенно, певица, умеющая многое. Строго, но полнокровно исполнили свои партии бас Евгений Никитин и итало-германский тенор Роберто Сакко. Некоторая пестрота повредила, однако, вокалу немецкого меццо-сопрано Биргит Реммерт.

Сказали свое слово и неспокойные внешние обстоятельства: так, в самом начале Реквиема пианиссимо струнных было слышно едва-едва, в то время как драка с хлопаньем дверями и вопли “Я сейчас милицию позову!” более чем отчетливо. Но что поделаешь: аншлаги, давка и энтузиазм поклонников на концертах Теодора Курентзиса теперь обычное дело.