Ведомости / Среда 17 декабря 2003

        Наш прославленный баритон, как стало ясно на его московском концерте, в прекрасной форме. Теперь он может петь и лирические, и некоторые драматические итальянские партии. Его бельканто в ариях Беллини и Доницетти безупречно, звуковедение и ровность тембра достойны восхищения. Вместе с тем и во фрагментах из "Риголетто" Верди, требующих крупного звука, певец сохраняет вокальную цельность и завершенность. С Хворостовского можно лепить образ эталонного премьера, при любых обстоятельствах соблюдающего закон хорошего вкуса. Это же вредит ему в исполнении неаполитанских песенок, которым не хватает заразительности. Когда Хворостовский исполняет арии, им можно любоваться как "человеком без свойств", чье искусство сполна описывается в профессиональных терминах. Однако это не совсем так. В своем гала-концерте певец проявил себя внимательным партнером и добрым товарищем: он представил публике двух молодых певиц, спев с ними дуэты и щедро поделившись сольными выходами.

        Одна из них, меццо-сопрано Марина Домашенко, уже признана на мировой оперной сцене. В двух ариях из "Самсона и Далилы" и дуэте из "Царской невесты" она звучала собранно в среднем регистре, но разочаровала тусклостью низких нот и излишней открытостью верхних. Другая певица, сопрано Екатерина Сюрина, только начинает карьеру. Ее чудесный голос очаровывает светлой проникновенностью (особенно в дуэтах из "Риголетто" и в беллиниевской Джульетте) , удаются и колоратуры (Олимпия из "Сказок Гофмана") , хотя стопроцентной точности еще предстоит достичь. На бис Дмитрий Хворостовский воспользовался номером из арсенала Пласидо Доминго и пофлиртовал с обеими дамами сразу, исполнив с ними дуэт из моцартовского "Дон Жуана". Все бы хорошо, но Хворостовский и его партнерши достойны более солидного аккомпаниатора, нежели оркестр под управлением Константина Орбеляна. Оркестровые номера в программе концерта были воплощением тусклости, аккомпанемент пассивен и негибок.

        В хедлайнерах завершившегося фестиваля "Владимир Спиваков приглашает" значились американская звезда вокала Джесси Норман (о ее выступлении на открытии мы уже писали) , композитор Кшиштоф Пендерецкий и дирижер Джеймс Конлон.

        Пендерецкий дирижировал своей ораторией "Семь врат Иерусалима" на библейские тексты, взяв в подчинение огромный хор Академии хорового искусства, Национальный филармонический оркестр России, пятерых солистов и актера Виктора Гвоздицкого в роли чтеца. Исполнение прошло гладко, но музыкальное содержание, сплошь вторичное, лишенное выдумки и оригинальной мысли, оказалось обратно пропорциональным грандиозности состава. Полотно Пендерецкого вышло музыкальным подобием творений Зураба Церетели. Единственный интерес представляли тубофоны - страшноватого вида ударные инструменты, издающие чмокающие звуки в басовом регистре.

        Джеймс Конлон, напротив, сполна оправдал свою репутацию. Недавно созданный спиваковский оркестр зазвучал под его командованием как сплоченный коллектив (хотя и не без погрешностей в медной группе). Шеф Парижской оперы американец Конлон проявил свое понимание славянской музыки, умно и продуманно исполнив Восьмую симфонию Дворжака, а в начале программы с блеском провел увертюру к "Нюрнбергским мейстерзингерам" Вагнера. Владимир Спиваков выступил в роли солиста, сыграв Скрипичный концерт Альбана Берга. Хотя проникновенная партитура ХХ в. прозвучала несколько сухо, а сокровенный ансамбль солиста и дирижера до конца не сложился, репертуарный выбор хозяина фестиваля заслуживает уважения. Правда, Спиваков сам же испортил впечатление, исполнив на бис Адажио Гайдна в своей хорошо знакомой гламурно-шоколадной манере.

        Самое неожиданное впечатление подарил Большой театр: к 200-летию Гектора Берлиоза он устроил особую акцию в Большом зале консерватории с участием огромного состава оркестра, хора и молодых солисток (Елена Вознесенская и Светлана Белоконь). Идеологом и лидером программы явился главный дирижер театра Александр Ведерников. Результат превзошел все, что можно было ожидать от Большого театра в самых далеких от реальности грезах. Но реальность оказалась именно такова: после ряда кадровых реформ Большой обладает музыкальными силами, способными показать такую подробную и качественную работу, от которой мы просто отвыкли. Оркестр сияет слаженностью, отточенностью всех групп (включая и медную) , радует дисциплиной и взаимослышанием. Во фрагментах из оперы "Беатриче и Бенедикт", из оратории "Осуждение Фауста" Ведерников добился тончайших тембровых эффектов, в обработке "Марсельезы" (к безупречным солисткам Большого добавился французский тенор Франсуа Суле) - духоподъемного пафоса. Кульминацией стала редко исполняемая Траурно-триумфальная симфония, музыкальный колосс гражданско-площадного назначения. В финале симфонии из глубин оркестра поднялась полковая погремушка, увенчанная двуглавым орлом, с балконов грянул хор, а Ведерников, оказавшись в центре поющего и трубящего войска, развернулся лицом к залу, вовлекая слушателя в общее ликование.

        Впервые руководитель Большого проявил себя столь ярко и столь в духе времени. Включив административный ресурс, он обязал оркестр так тщательно готовить программу, как это могли себе позволить только всевластные худруки дорыночной эпохи. Берлиозовская программа стала выставкой достижений Большого театра, получившего президентский грант. Следуя законам такой выставки, виртуозная резьба на крохотном зернышке и монументальная статуя, соседствуя, являли одинаковое качество и смысл. Приветствуя художественную победу Александра Ведерникова, стоит отметить, что до сих пор он больше проявлял себя в качестве образованного человека западной формации, обновляющего традиции Большого театра, прививающего там аутентичный стиль и тонкости европейских манер. Между тем по своей природе Ведерников как раз наследник мощных дирижеров имперского склада. Дирижируя большими русскими операми, он сам же скромно избегает разворачивать себя в этом качестве. Во французском композиторе Берлиозе Ведерников счастливо нашел того автора, через которого нынешний Большой театр смог заговорить с поистине государственным пафосом.