Ведомости / Четверг 12 мая 2005

В то время как Валерий Гергиев и основные силы Мариинского театра завершали марафонскую декаду выездного Пасхального фестиваля, оставшиеся дома резервы были брошены на выпуск очередной премьеры. Постановкой “Риголетто” руководили главный приглашенный дирижер театра Джанандреа Нозеда и режиссер Вальтер Ле Моли — тоже не новичок в Мариинке, ранее поставивший там Cosi fan tutte Моцарта и “Триптих” Пуччини. Эти две работы не блистали изобретательностью и фантазией и, главное, не давали никакого ответа, зачем вдруг взяли да поставили именно эту оперу, каково самостоятельное оригинальное художественное высказывание. На этот раз итальянский постановщик преподнес в качестве режиссуры ее отсутствие. И в этом даже были свои резоны. Если просто не мешать людям своим искусством, это уже может восприниматься как особая услуга. К тому же композитор Верди — сам себе режиссер. Все, что нужно изобразить, предельно пластично изображено им в музыке. Сила ее витальности такова, что при надлежащем исполнении мы ухом чувствуем температуру воздуха и видим цвет неба. И, если прибавлять к музыке перенасыщенный визуальный ряд, может получиться масло масляное.

Таким образом, работа режиссера в новом спектакле свелась к разводке мизансцен. А сценография Тициано Санти оказалась даже не лаконична, а лапидарна (например, сцена Риголетто и Спарафучиле во второй картине вообще идет в совершенно пустом темном пространстве). Новая постановка своего рода стакан, в который остается налить напиток. Будет это терпкое красное вино или болотная водица, зависит от певцов-актеров и музыкантов.

Дирижеру Мариинского театра Джанандреа Нозеде особенно удается итальянская музыка, и “Риголетто” не стал исключением. Оркестр — живой, упругий, красочный — рисовал всевозможные состояния природы и души чувственно-ярко, и все события в опере оказались исключительно музыкальными, а не сценическими. Со сцены же неслось неладное. Когда анемичный Герцог в арии Parmi veder le lacrime пустил здорового племенного петуха, я вспомнил, как этот же тенор Сергей Дробышевский аналогичным образом поступал в мариинском “Бале-маскараде” и в “Тоске” в Латвийской национальной опере, и подумал: своего рода стабильность. Но вот действительно редкостно стабильный певец Николай Путилин, теперь редко выступающий на родине, в этот вечер был неузнаваем. Путилин не только прекрасный баритон, но и один из лучших актеров на мировой оперной сцене. И Риголетто он играл замечательно: эдаким папашей Карамазовым, уродливым страстным старикашкой. Но представьте, что Федор Павлович еще и поет, — нечто похожее случилось на премьере: интонация плыла, тембр будто выхолостили, как следует звучали почти одни только крики, рыки и всхлипы. Плачевное вокальное состояние артиста, вероятно, можно объяснить лишь усталостью голоса вследствие физических и нервных перегрузок.

Ситуация с премьерой “Риголетто” — модельная для Мариинского театра в целом. Тысячу раз говорено и писано, что горячечный ритм, в котором он живет, лихорадка премьер и гастролей, многолетний беспрерывный аврал губительно сказываются на качестве продукта. Когда работа (начиная с выбора режиссера) делается долго, спокойно и тщательно — результат отличный, как показала недавняя премьера “Путешествия в Реймс” Россини. В противном случае стакан, который сейчас хотя бы наполовину заполнен оркестром, рано или поздно окажется вовсе пуст.