Ведомости / Понедельник 02 февраля 2004

В числе десяти опер Чайковского "Мазепа" - четвертая по популярности после "Евгения Онегина", "Пиковой дамы" и "Иоланты" (все три - в репертуаре Большого). Впервые показанный в Большом в 1884 г. , "Мазепа" позже ставился в каждый период советской истории, подчиняясь поэтике и раннего, и зрелого большого стиля, и оттепели, и позднесоветских времен. Последнюю постановку (в 1986 г. ) осуществлял Сергей Бондарчук, командовавший оперными певцами так: "Выйдите из кадра! " Козырем новой постановки стал видный режиссер драматического театра Роберт Стуруа. Имея в активе несколько оперных постановок и даже авторство либретто оперы Гии Канчели "Музыка для живых", он подошел к работе со знанием оперных условностей и позаботился об удобстве мизансцен во время исполнения арий, дуэтов и хоров. Обнаружил в сюжете вполне предсказуемую проблематику: Мазепа одержим властью, Кочубей ослеплен местью, полюбившая гетмана Мария обречена, о чем еще в самом начале оперы свидетельствуют печальные свечки в руках хористок. Слегка добавил шекспировских контрастов между ужасным и смешным, придумав шутовскую казнь в исполнении пьяного казака и двух баб. Да тем и обошелся, предоставив персонажам свободу расхаживать по сцене или мерить ее ползком - благо предусмотрительный декоратор Георгий Алекси-Месхишвили оставил для того много места.

Сценографию не назовешь скупой, не назовешь и пышной: сады Кочубея заменены тремя палисадниками да спящим пластмассовым конем. Задник и несколько занавесов воспроизводят фрагменты подлинных писем гетмана Мазепы да географическую карту. Плененного Кочубея вывозят на удобной дыбе. В ходе Полтавской битвы, когда дерзкие планы гетмана терпят крах, факсимильные задники, обильно поливаемые из проекторов видеоартистами Павлом Лабазовым и Андреем Сильвестровым (очевидно, сторонниками Петра) , послушно разламываются. Чьи-то серьезные глаза (Петра, Чайковского, Пушкина, высшего Судии? ) во всю стену туманно мерцают над уцелевшими палисадниками, только конь уж исчез. Вот и весь исторический контекст, вот и вся метафорика.

Артистам внутри этой бедной схемы приходится отдуваться каждому за себя. Не объединенные общим смыслом, они работают порознь. Мазепу в качестве приглашенной звезды поет Валерий Алексеев, бывший премьер-баритон Мариинки и артист мировой сцены с долгим стажем. Опытный певец красит своего героя густым зловещим цветом, партию выводит пестровато, но умело (за исключением слабых низов) , на сцене работает ловко и заштампованно. Напротив, молодой Вадим Лынковский, обладатель красивого баса, старается до комизма искренне и завоевывает самый большой успех у публики, несмотря на то что партия Кочубея ему откровенно тяжела. Мария в уверенном и звонком исполнении Лолиты Семениной выглядит утомительно несчастной и прозаичной. Ее страстная мать Любовь наделена неуверенным вокалом и скверной дикцией Татьяны Горбуновой. Тенор Михаил Губский (лучшая вокальная работа) , напротив, награждает влюбленного казака Андрея звучным, эластичным голосом и четким произношением - но и его роль, донельзя мелодраматичная, выходит в спектакле плоской и одномерной.

Главный дирижер театра Александр Ведерников, которому как раз пристало дирижировать в Большом большими русскими полотнами, отдал постановку своему петербургскому коллеге Александру Титову. Титов сделал добротную работу: оркестр под его управлением звучит аккуратно и местами мощно (порой запаздывала со вступлением медная группа, а какой-то контрабас издавал лишний скрип) , как и хор (сделавший успехи под руководством Валерия Борисова). Но обстоятельств дирижер не победил: гибко помогая певцам, он, однако, не свел их разношерстные голоса к единому музыкальному смыслу.

Хороша или плоха новая работа Большого театра? Ни то ни другое - она никакая. Более или менее качественная, но бессмысленная и проходная. Похоже, обращаясь к классической русской опере, Большой театр сам не знает, чего хочет. Он не хочет (и не может) возвращаться к большому советскому стилю. Но и нового не видит. В подобной же ситуации находится и Мариинка, перепробовавшая уже все возможные режиссерские подходы к опере. Теперь Большой делает ставку на звучные режиссерские имена, ожидая чуда. Но чудотворец лишь исполнитель, он является там, где есть заказ на конкретное чудо. А мастер драмы Роберт Стуруа, придя в Большой, ровно так же садится между двух стульев, как, к примеру, сел опытный постановщик опер Юрий Александров в последней версии "Хованщины". Боязливые межеумочные работы - как раз то, что сейчас противопоказано Большому, еще не окрепшему на своем новом пути. Каждая его премьера - ответ на вопрос, который еще долго не будет снят с повестки дня: ну что, действительно там у вас что-то меняется или все опять как всегда? В этой ситуации равнодушный профессиональный спектакль равен неудаче. Что за радость, если очередная постановка исторической оперы Чайковского лишь свидетельство времени, не имеющего ценностных ориентиров?