Русский Телеграф / Вторник 21 июля 1998

Красная роза, экспромтом водруженная на стойку микрофона, черный задник и слепящий белый свет. Гастроли Ника Кейва в сумрачной Горбушке венчали сезон, начавшийся с визита парадоксальной берлинской группы "Einstuerzende Neubauten" во главе с мрачным позером Бликсой Баргельдом. Теперь Бликса -- участник кейвовской команды "Bad Seeds" -- сработал отменной тенью взвинченного, истонченного Кейва. Который, впрочем, и сам по себе -- странная тень. Изнанка радостной культуры MTV, диковатый взгляд с той стороны зеркала, куда самовлюбленно заглядывает гордый шоу-бизнес.

Кейв превратил жанр слезовыжимательной баллады в пространство, где не столько разбиваются сердца, сколько разлетаются мозги. Австралиец, выходец из среднего класса, Ник Кейв, обожающий Леонарда Коэна, Роя Орбисона, Джона Ли Хукера, прохладно относящийся не только к "Beatles" и "Rolling Stones", но и к мрачным панк-эстетам "Joy Division", долго числился по ведомству "альтернативы". Он бродил по дуреющему Лондону конца семидесятых -- начала восьмидесятых, мешая сумеречный арт-панк с тягучим ранним блюзом, и мировая аудитория любителей смурной литературы и интеллектуальной депрессивной музыки слушала его тогдашнюю команду "Birthday Party" с замиранием сердца. Потом пришла оглушительно широкая популярность. В сардоническую ухмылку печального Кейва и визионерское звучание "Bad Seeds" влюбилось даже MTV, и задорный кич его видеороликов весело поплыл по волнам электронных средств массовой информации. Кораблик из фольги, дурацкие блестки, красные розы и гипнотический голос, от которого впадали в транс интеллектуалы, а позже на моих глазах млела пьянчужка у привокзального ларька. Одни ценят его за вдохновенную достоевщину, другие -- за обворожительный мелодизм. Кейв ходит тайными тропами ровно там, где человеческие толпы топчутся, ничего странного не замечая. Так что монструозный альбом "Murder Ballads" -- красивое повествование в десяти главах об убийствах-душегубствах во всех их видах и проявлениях (кто-то кого-то тюкнул камушком по голове, кто-то кого-то скинул с высоты ста футов) -- общественность приняла как род инсайта. Простые лаконичные истории рассказаны с чудной бесхитростностью ветхозаветных сюжетов, а восхитительные мелодии кружат голову, как вековечный ад в образе самых обыкновенных будней.

Следующий -- последний по времени -- альбом Кейва "Boatman's Call" обескуражил и любителей его страшных историй с прорывающимся сквозь элегантно-строгое повествование беззвучным гомерическим хохотом, и фанатов его музыкально-мелодических роскошеств. Тихий, медленный, пространный, почти ласковый альбом "о нормальной смерти и нормальной любви" многим показался странным, слишком уж спокойным, хотя Кейв и на этот раз не ушел далеко от своей чудесной выдумки -- гремучего смешения раннего южноамериканского фолк-блюза (это о тех временах и местах ходят легенды, в которых черный блюзмен на мифологически выразительном перекрестке встречает дьявола и заключает с ним договор), мещанского романса, экстатического религиозного гимна и походной песни техасского мерзавца-олуха. Чудаковатый, неожиданно застывший "Boatman's Call" певца-романтика, чьи действия привыкли воспринимать как перманентную истерику, -- еще один отменный шаг прочь, в синюю даль от канонической рок- и поп-музыки.

В живом концертном варианте камерная атмосфера "Boatman's Call" взорвалась огромным, жестким, слепящим звучанием. Не говоря уже о жутковато артистичных хитах вроде "Red Right Hand" и изысканных миниатюрах с "Murder Ballads", звук которых и в записи не схож с успокоительными таблетками. Ударные, перкашн, клавишные, гитары и скрипка -- состав, который может легко и плавно, чуть небрежно следовать внутри шумового остова аранжировки, находя в пронзительном шуме прозрачные лакуны и стильные детали. За артистичными соло архаического "хаммонда" следует бытописательский рояль, а странные, тяжелые, вязкие соло скрипки впиваются в не расчлененный на составляющие вой вальсообразной партитуры. Венчает дело редкостный, великолепный драйв, украшение которого -- это, безусловно, фирменный, запредельной высоты, красоты и силы крик Бликсы Баргельда.

Ник Кейв в образе одуряюще, мучительно трудного, но небесталанного подростка, любимца девочек, оттененный декадентской статью Бликсы, то потешно заламывал руки, то мрачно застывал, то грамотно общался с залом, выполняя заодно и функции охранника сценических пространств. Однако, спрашивается, за что мы любим Ника Кейва, кроме окрашенного в темные тона голоса, чувства юмора, чувства ужаса и неизбывного артистизма? Конечно же, за Кайли Миноуг. (Это такая диско-кукла, которая в дуэте с Кейвом запела как человек, уплывая в мертвом виде, подобно Офелии, в даль и морок. Разве что не с фиалками, а с красной розой.) Два фантастических (чтоб не сказать -- фантасмагорических) смертельно-любовных дуэта, эмтивишных хита ("Henry Lee" с панк-красавицей Пи Джи Харви и "Where the Wild Roses Grow" с бывшим поп-манекеном Кайли Миноуг), исполненных на концерте с предводителем "Einstuerzende Neubauten" в женских партиях, стали апофеозом представления. Кейв отмахивается от сравнения с кабареточной эстетикой и зонгами Курта Вайля: "Я просто рассказываю истории и обставляю их соответствующими музыкальными декорациями". Голос Баргельда и объятия друзей-соперников -- выразительнейший декор. И кто сказал, что музыка Ника Кейва -- искусство депрессивное? Это океан радости и безбрежные реки радужного оптимизма. Здесь тем радужнее чувство, чем страшней рассказ. Здесь тем легче сладостный мотивчик, чем жестче звук. Здесь тем упоительнее драйв, чем изощреннее видения и помышления. И тем краше всенародная популярность голосистого мерзавца и мыслителя, чем ловчее деятельность его выпрыгивает из табелей поп-культуры, играя с ними в салочки до одурения.

Подпись к фото:

Ник Кейв -- оптимистичный герой сумрачного жанра