Русский Телеграф / Вторник 09 июня 1998

В разгар филармонического сезона пресыщенность питерской публики объяснима -- в северной столице нередки выступления разнообразных высоких гостей. Только этим, да еще скудной рекламой (не достигающей потребителей искусства вне круга меломанов-завсегдатаев) можно объяснить удручающие пустоты в зале на двух концертах выдающегося голландского бас-баритона Роберта Холла. Впрочем, русская публика, возможно, не привыкла к русскому репертуару в устах нерусских вокалистов. Для них русская душа, по мнению ее носителей, уж слишком загадочна.

Роберт Холл и подтвердил, и опроверг эту банальность. В первом концерте (в Большом зале филармонии) он исполнял романсовые хиты: "Морскую царевну" и "Для берегов отчизны дальной" Бородина, "Мы отдохнем" и "Сирень" Рахманинова, наконец, пять самых упетых номеров из Петра Ильича: "Слеза дрожит", "Я с нею никогда не говорил", "Любовь мертвеца", "Средь шумного бала" и "Благословляю вас, леса". Интересно было бы узнать, каков объем легких у певца, которому тесен зал петербургского Дворянского собрания. Интересен также образ мысли вокалиста, который может лишь понимать текст, но не жить поэзией, родной для аудитории. На этом научный интерес заканчивается, и далее идут уже художественные впечатления.

Огромный голос и огненный темперамент наводили на вопрос: так все же оперное или камерное пение перед нами? Все происходившее было очень сценично, то есть наглядно дополняло сызмальства знакомые напевы. Но быстро стало ясно, что это не красота актерства и драматической "жизни в образе", а зримая пластика самого музыкального текста. Разбирать роль на чужом языке значит непременно ее интерпретировать, прилагать к своему естеству. Хлопотное и неблагодарное занятие, лучше прожить формальное единство музыки и слова. Ведь когда текст надо учить так же, как и музыку, они по необходимости сливаются в одно. Пусть оттенки смысла позади слова не влияют на способ это слово петь. Может быть, подлинный камерный стиль -- в "отстоянии от смысла". Таково пение Роберта Холла, несмотря на всю его оперную красочность и подвижность.

Русский перевод итальянской поэзии в устах голландца. Двойное отчуждение породило наивысший эффект в предпоследнем вокальном сочинении Шостаковича -- Сюите на слова Микеланджело Буонарроти. Композитор в ней восходит в верхние слои стратосферы. Тут уже трудно дышать от разреженности нот, особенно в медленных частях, где слушатель принужден судорожно хвататься за редкие звуки. Считается, что глубина внутренней жизни непосредственно слышна в разговорном голосе. Тогда придется признать, что обучение вокалиста, выделка певческого голоса, не совпадающего с разговорным, -- сплошной обман публики: она же любит и идет слушать, так сказать, не певца, а человека. И, видно, только с годами оба голоса начинают сходиться. Тогда правда естества и правда художества становятся одно. Это и есть случай Холла. Все человеческое благолепие певца вжато в его голос. Когда Шостакович писал Сюиту, он был ненамного старше Холла. И у него "органы, которыми сочиняют" тоже давно уже совпали с жизненными центрами.

Прежде Холлу везло с партнером -- им был Святослав Рихтер. Андрей Хотеев, сопровождавший нынешний визит певца в Россию, находился в трудном положении. Не только из-за величия предшественника, но и просто оттого, что, даже открыв крышку, с махиной холловского голоса не справиться ни одному пианисту, да что там -- роялю. Отсюда громыхающий медный звук ("кто носит медный щит, имеет медный лоб..."), отсюда сумятица в педали и общий гул смятенья, несмотря на местные откровения в старорежимных романсах. Громко играть много трудней, нежели тихо. Доказательство тому -- "Картинки с выставки" Мусоргского во второй вечер в Малом зале. Они должны были стать апофеозом аккомпаниатора, а стали его провалом. Шумановский полнометражный цикл "Любовь поэта" дополнил общую картину неравного дуэта. Иногда -- идеальное слияние стихий, иногда -- честное интонирование пальцами по клавишам. А иногда хотелось спросить: "Где ваша школа?" (то есть где находится такое место).

Но: партия фортепиано была и остается единственным недостатком Роберта Холла.