Русский Телеграф / Суббота 07 февраля 1998

Если театр "Геликон-опера" пригласил для премьеры мастеров с родины Россини, то Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко -- Бориса Покровского и Валерия Левенталя. Покровский выбрал оперу "Таис" Жюля Массне. Для нашей сцены это обретение: из опер Массне у нас хорошо известны только "Манон" и "Вертер", отчасти "Дон Кихот", благодаря оставшейся кинопленке с Шаляпиным. Из "Таис" широкая публика знает лишь Интермеццо, обязательное в учебных программах ТВ и фигуристов. Покровскому же опера известна давно; по его собственным словам, он слушал ее в 1910-е годы на частной сцене Зимина и теперь захотел воссоздать чистые впечатления детства, противопоставив их тому, что в наши дни показывают по телевидению.

Конечно, это только сейчас "Таис" выглядит как мирная академическая история: в свое время (а опера выпущена в прокат в 1894 году) она вызывала скандалы, очень похожие на те, которыми сопровождался показ "Последнего искушения Христа" в современном российском эфире. На сцене изображен мир развратной Александрии времен раннего христианства; монах Атанаэль силится возвратить к праведной жизни знаменитую куртизанку Таис; ему это удается -- но гибнет его собственная душа, когда он понимает, что двигал им не Господь, а земная страсть. Опера так же соотносится с породившим ее романом Анатоля Франса, как, например, академическая живопись конца XIX века -- с ироничной французской прозой. Добродетель, как ей положено, торжествует, но и порок изображен во всей своей чувственной прелести.

Вероятно, академическая стилистика -- это то, по чему наш театр успел соскучиться. Вместо живого и забавного действия, ставшего привычным на сцене театра Станиславского в спектаклях Александра Тителя, мы видим портики, колонны и мраморные бюсты, гроза мерцает как Везувий у Брюллова, а герои то и дело застывают в картинных статуарных позах. Но Покровский, съевший собаку на игре с оперными штампами (вспомним хотя бы его "Жизнь с идиотом" Шнитке), при этом то и дело демонстрирует нам, что ходить на котурнах хоть и красиво, но все-таки смешно. Тут и там возникают странные гэги (вроде сцены с певицей-птичкой, которую привозят в клетке и дергают за хвост), а последнее видение Таис, собирающей цветочки, сделано с откровенно попсовой сладостностью.

Основные партии в "Таис" -- у сопрано и баритона, и театр выдал нам в первом составе двух своих лучших солистов -- Ольгу Гурякову и Евгения Поликанина (слава богу, прочие партии незначительны, поэтому мы можем не слишком расстраиваться из-за их неудачного исполнения). Добродетель в исполнении Поликанина оснащена точным набором типовых черт -- власяницей, бородой и космами, размашистым ковыляньем утружденных ног и ровным, правильным голосом (немного севшим к премьере от обилия репетиций). С пороком вышло хуже: исключительная Гурякова не создала своей лучшей роли. С вокальной стороны ее исполнение было пестрым: сильные и красивые линии соседствовали с натужной декламацией; под стать вульгарному хохотку была и пластика, хотя тут известная доля неудачи лежала на костюме.

К сожалению, вся пластика слуг порока (будь то вертлявые дивы или комичные мужи) оставила впечатление крупной недоделки. Тем более жалко, что постановщики купировали балетные сцены; в их присутствии случайностей сценического рисунка было бы меньше -- но вот беда, опера и балет в театре Станиславского -- сосуды никак не сообщающиеся.

Оценить красоты партитуры Массне оказалось сложно; сейчас, когда в театре нет главного дирижера, оркестр -- самое слабое место. Приглашенный дирижер Владимир Зива ничего не смог поделать: музыка звучала сдавленно, жестко и несбалансированно. Что касается вокальных партий, то им местами сильно вредил топорный русский перевод Ирины Масленниковой -- но это не означает, что "Таис" нужно было петь непременно на языке оригинала.

Многие мелочи грозили превратить спектакль в череду ляпов и проколов -- например, нелепый голос Таис из-за сцены, звучащий через микрофон. Но в целом эксперимент Покровского и Левенталя, получись он на сто процентов, мог бы хорошо поиграть с нами своей двойственностью. Она могла бы быть симптомом плавного выхода из надоевшего китча; с неизбежностью, присущей великому, академическая эстетика являлась к нам таковая, достойно неся одежды неизбежной исторической насмешки.

Подпись под фото:

Искушение Атанаэля, живая картина кисти Бориса Покровского и Валерия Левенталя