Русский Телеграф / Суббота 04 октября 1997

Павел Гершензон, Ольга Кабанова

О.К. Мне, как человеку сомневающемуся, все время неловко, что я "не мерюсь пятилеткой" и не участвую во всеобщем ликовании по поводу новой постперестроечной Москвы, а некоторых мест в родном городе пытаюсь избегать. Таких становится все больше.

П.Г. Я же, напротив, очень хотел поучаствовать во всеобщем ликовании. Мало того, я к нему долго и основательно готовился, сидя в Петербурге и регулярно разглядывая в журналах и по телевизору мегавидеоклип под названием Grands projects de Moscou. Я испытал все комплексы провинциальной зависти: к количеству денег, интенсивности столичной жизни и т.д. И вот, наконец, я вырвался из виртуальной реальности, сел в поезд и прибыл на Ленинградский вокзал... Скажу сразу, я пережил несколько эмоциональных стрессов на грани истерики: когда увидел новый клерикальный центр столицы храм Христа Спасителя, увенчанный огромным псевдомусульманским куполом (если мы обратимся к документальным изображениям, то легко обнаружим, что абрис главного храмового купола был чуть другой -- но в этом чуть и есть причина стилевой аберрации). Вторая истерика случилась со мной на Манежной площади, на которой в соседстве с академиками Щусевым, Жолтовским и Лангманом вальяжно разместилось Нечто. Оля, скажи, что это такое и как это могло здесь появиться? Ты же знаешь, я когда-то учился архитектуре, и именно потому воспринял это Нечто на Манеже как не имеющее к ней никакого отношения. Это вне профессии, это вне истории, это вне культуры -- это беспрецедентно. Я роюсь в моей архитектурной памяти и не могу найти аналогов.

О.К. А я могу. Мне кажется, что-то подобное испытывал москвич, родившийся в начале века, -- сначала он пережил великую перестройку модерна, потом едва заметил краткий конструктивистский бум, а потом с ужасом (именно с ужасом, а не восторгом) увидел сталинскую Москву, родившую феноменальные сооружения, у которых мировых аналогов (даже очень далеких) мало. И вопрос о профессиональной этике, вопрос "как это могло появиться" тогда не стоял. Всем понятно почему. Правда, у тогдашней власти на службе состояли все же более образованные исполнители грандиозных архитектурных замыслов.

П.Г. Прости, на Манежной площади у меня возникло подозрение, что у нынешней власти вообще нет исполнителей, что это она сама, родная, непосредственно и творила. Это чистой воды фольклор, народное искусство. Шесть канонических садовых соток, раздутых до масштаба нескольких гектаров, -- так где-нибудь в Подмосковье на любимом садовом участке планируют, где будет клубника, где лук, где встанет парник для огурцов, где -- теплица для помидоров, а вот там -- маленький китайский садик (и я все равно уволоку с деревенского кладбища облюбованную кованую решетку -- хорошему хозяину все пригодится!).

О.К. Но вкус власти -- вкус народа, эту власть избравшего. Считается, что этот архитектурный фольклор близок и дорог простому горожанину, хотя не могу представить ни одного москвича даже в первом поколении, которому это действительно может понравиться -- город не столь плох, чтобы не воспитать глаза. И многие мне знакомые архитекторы, которым, естественно, Манеж кажется грандиозным провалом, просто катастрофой, как будто извиняясь за эти свои чувства, говорят что-то типа " жизнь всегда права, стерпится -- слюбится, эстетское меньшинство должно заткнуться перед чаяниями масс..." Многие повторяют эту чушь, приплетая пример Эйфелевой башни. Это все до смешного напоминает отношение народников к крестьянству. Причем заметь, если ты критически относишься к воплощенному Большому проекту, то непременно становишься политическим врагом Лужкова и идеологическим наймитом Чубайса. О профессии, об этике отношения к городу речи нет, только политика. Правда, в отличие от сталинских времен за критику не карают.

П.Г. По поводу Эйфелевой башни. Во-первых, эту дуру-времянку строили с расчетом на демонтаж после закрытия Всемирной выставки, а раз не снесли -- стало быть, прижилась. Выкопать еще одну Манежную яму посложнее будет. Во-вторых, Эйфелева башня если кого-то и смущала (вроде Мопассана), то только своим футуризмом, -- то есть пугающим ХУДОЖЕСТВЕННЫМ взглядом в завтра. А пресловутые манежные мишки и кошки вообще никуда не призывают заглянуть -- ни в завтра, ни тем более во вчера. Они довольны сами собой и тебе желают того же, и вообще, плевали они на Жолтовских, Щусевых и Барму с Постником впридачу...

О.К. Ну что мне с тобой спорить. Спорить обязан тот, кто призван отвечать за архитектуру этого города, а отвечает за нее не Лужков, а Москомархитектура, архитектурный совет, главный архитектор, ведь не враг же Лужков вверенному ему городу, чтобы уж так совсем никого не слышать. И кроме больших проектов есть еще малые, частные, где все то же -- колонны, купола, баллюстрадки всякие и чудовищная напыщенность. Возможно, дело в том, что люди, проектирующие в этом городе, ничего, кроме кубиков спальных районов, и не проектировали раньше...

П.Г. Пардон, а как же "бумажники", а как же мирискуснические сомовские антуражные деревца, пузатые баллюстрадки и купола на дипломных подрамниках образца 1980-х годов -- вся эта ностальгическая театральная дребедень, архитектурная литературщина и профессиональный инфантилизм? Просто сегодня дамские фантазмы бородатых дипломников московского архитектурного института, поощряемые профессорами (вот эти-то играли в кубики спальных районов), выползли, наконец, из профессионального подсознания на реальную московскую улицу. И если мы хотим говорить о профессиональных этике и ответственности, -- претензии предлагаю адресовать в Московский архитектурный институт. Кстати, ты помнишь, что рядом с этой архитектурной красотищей в МАрхИ висела черно-белая, колючая, мужская графика учеников покойного Алексея Гутнова. Но со смертью Мастера волевое (мужское) начало МАрхИ увяло. На авансцене осталась дамская хаотичность, истеричность и непредсказуемость. Именно она и была предложена Лужкову, тоже мечущемуся и сомневающемуся.

О.К. Что значит дамская? Ты видел, как сегодня выглядят московские дамы? Отлично, стильно! И уж выпускницы МАрхИ -- первые. В том-то и дело, что наша визуальная культура под воздействием западной рекламы, впечатлений от путешествий, нового бытового дизайна наконец эмансипировалась, и на этом фоне новая московская архитектура выглядит убийственно провинциально. Авторы этой архитектуры, уверена, это понимают, но жаждут понравиться заказчику...

П.Г. Это и есть в них дамское...

О.К. Не перебивай... Они делают "проходные" проекты, они хотят быстрых денег, инвесторы хотят быстро деньги прокрутить, пока цена на недвижимость запредельная. И здесь профессиональная слабость, вполне простительная, учитывая отсутствие опыта работы с архитектурой новых форм и технологий и инфантильное профессиональное образование, смешивается с цинизмом, с жадностью какой-то детской -- все и сейчас.

П.Г. "Все и сейчас" -- и это опять в них дамское. Я напомню тебе слова великого Миса Ван дер Роэ: "Заказчик не может выбирать". Вот это сказал настоящий мужчина. Конечно, покойный президент Миттеран указывал пальчиком на один из пяти проектов. Но эти пять были выбраны из двухсот ПРОФЕССИОНАЛАМИ (подковерные страсти не рассматриваем), понимающими, что такое профессиональная ответственность перед Парижем, миром, искусством. Эти люди не допустили ни разу ситуации, в которой президент выглядел бы смешно, чтобы он выбрал давно вышедший из моды (тем более никогда не бывший в моде) пиджак. И в этом они были ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМИ имиджмейкерами президента.

О.К. Хотя и по поводу амбициозных луврских пирамид, поставленных при Миттеране, интеллектуалы достаточно язвили. Лучше бы сегодня обратиться к опыту превращения Берлина в столицу немецкого государства, там сейчас работает вся мировая архитектурная элита. Но уточним, мы говорим не о каком-то архитектурном стиле, не требуем срочно, строем повернуть в сторону международного архитектурного сленга. Вдруг -- представим ужасное -- завтра действительно в моде окажется какая-то очередная псевдоэклектика, а неомодернизм, под которым подписывался Миттеран, сдаст свои позиции. Значит так тому и быть. Но этот поворот должен быть ответственным...

П.Г. Осознанным и естественным и, главное, быть результатом художественного движения. Я не очень уверен, что фольклорная беспрецедентность все той же Манежной площади осознана, естественна и ответственна.

О.К. Но здесь нам возразят, что Москва никогда не была утонченной красавицей, законодательницей мод, что эклектика и неряшливость ей прописаны, что в этом и есть ее обаяние.

П.Г. Вот потому я и отправляюсь обратно к Растрелли, Кваренги, Росси, Монферрану и даже Штакеншнейдеру...

О.К. Не паникуй, я уверена: период, который мы наблюдаем, -- короткий. Нынешняя, в собственном соку московская архитектура не имеет перспективы. Это тупик. И заказчик вскоре потребует другого, и городские власти все равно поймут, что конкурсная система для больших городских проектов обязательна, и профессиональные навыки к архитекторам придут. В конце концов, первый московский буржуазный строительный бум рубежа веков, давший городу очень многое -- от просто качественного жилья доходных домов до настоящих шедевров, тоже начинался с неудач. Шервудовское здание Исторического музея только на фоне новейших соседей стало выглядеть пристойно. Помнишь, что писал Владимир Паперный в "Культуре Два" об архитектуре конца прошлого века? "Впервые появились заказчики, не связанные с государственной властью, появилась профессиональная архитектура в западном смысле этого слова... в это время впервые технические европейские средства стали служить для выражения собственного духовного содержания". Вот в такую архитектуру Три должна превратиться наша московская архитектура. Правда, для нее в городе скоро не окажется свободного места.

П.Г. Но с другой стороны, не говорят ли чисто идеологические жесты Манежной площади и храма Христа Спасителя о завершении короткого периода буржуазного развития и возвращения на круги своя -- к тоталитарному, идеологизированному обществу?

О.К. Говорят. Но кто же их слушает?