Русский Телеграф / Среда 15 октября 1997

Цикл "Золотые голоса мира", который проводят в Большом зале консерватории компания "Филип Моррис" и концертное агентство "Жар-птица", -- один из тех редкостных случаев, когда смысл предприятия честно соответствует и своему размаху, и своему нескромному названию. И Ольга Бородина, уже спевшая в цикле, и ожидаемый Сергей Лейферкус, и, надеемся, таинственная весенняя звезда, чье имя пока держится во всем известном секрете -- именно те, с кого и спрашивать надобно по золотому счету. К этому рангу принадлежит и нынешняя визитерша -- Галина Горчакова, о чем могут авторитетно свидетельствовать ее титул "Лучшей оперной певицы 1994 года", выданный Лондонской академией музыки, эксклюзивный контракт с Philips и успехи на подмостках мира (только что, перед приездом в Москву, Горчакова добавила в свой актив еще одну столичную сцену, спев "Евгения Онегина" в Wiener Staatsoper). Но для российской оперной публики это даже излишне -- для нас с именем Горчаковой связано второе рождение оперы Прокофьева "Огненный ангел" на сцене Мариинского театра: этого потрясающего исполнения, оставшегося теперь на пленках и видео, уже достаточно, чтобы занести ее имя в историю музыки.

Если Ольга Бородина, другая мировая дива мариинской сцены, пела в Москве камерную программу с пианистом и лишь на бис утешила публику ариями, то Горчакова, имевшая подобный опыт в Москве, теперь пела с оркестром (филармонический коллектив Марка Эрмлера -- отдельная и грустная тема) и привезла полноценную, на первый взгляд, оперную программу -- Верди, Пуччини, Каталани, Чилеа, Чайковский.

Голос Галины Горчаковой -- сильное, яркое драматическое сопрано -- подобен ее лицу, удивительно соединившему округлые российские формы с резкими, графичными чертами, столь подходящими режиссерскому театру XX века. Кусочки этого театра -- театра точности и ума, чурающегося премьерских излишеств, -- она демонстрировала в каждой арии. Но был и дополнительный расчет, который нельзя счесть оправдавшимся: из итальянских опер Горчакова выбрала арии не самые сложные, не самые длинные -- и, соответственно, не самые популярные. И несмотря на то, что класс пения был очевиден с первых нот, успех она завоевывала с трудом; лед растаял лишь в конце первого отделения, когда прозвучала ария Тоски. Но во второй части концерта все пришлось начинать сначала.

Бессмысленно говорить, что певице такого уровня присуща высокая техника, владение дыханием и вкус к фразировке; но голос ее словно всплывал на высоких нотах, чтобы затем погружаться под воду и скользить вдоль текста, подобно Офелии в ручье. Как бы умело ни маскировалось напряжение, чувствовалось, что певица поет ва-банк; верхние си-бемоли казались не более чем относительно благополучно преодоленными препятствиями; на вокальные запасы, а тем более перспективы, рассчитывать было сложно.

Все колебалось, палец слушателя должен был пойти вверх или вниз: все должен был решить Чайковский, подав своей соотечественнице руку помощи. Чайковский не подал. В арии Лизы из "Пиковой дамы" фразировка пошла в жертву сменам регистра; в сцене письма Татьяны не было девственной трогательности. Как ни странно, Горчакова, русская душою, оказалась старательна, но на редкость неорганична в роли девочки Тани; как ни старалась она актерствовать, становилось только хуже. Очевидно, за европейскую искушенность приходится платить ценой простоты. Возможно, Горчаковой бы лучше удалась Татьяна Ларина-генеральша, какой она предстает в последнем акте, -- об этом судить посетителям Венской оперы. Нам же остается вспоминать "Огненного ангела" и не слишком корить певицу за то, что она стала пленницей этой своей совершенно ослепительной былой удачи. Возможно, мы теперь просто лучше поняли и Прокофьева, и Горчакову. Как "Огненный ангел" -- никакая не русская опера, а чистой воды цветок европейского модернизма, так и Галина Горчакова всегда была среди нас красавицей не про нашу честь. Она присоединилась к оперной истории уже в тот момент, когда наивная и народная опера XIX века была, подобно Тане Лариной, выдана замуж за властолюбивый европейский эгоизм. Обратного пути нет.