Русский Телеграф / Суббота 20 декабря 1997

Фестиваль "Декабрьские вечера Святослава Рихтера" претерпевает обязывающие кульминационные дни; сейчас концертам в Пушкинском музее надо быть лучше, чем всегда, поскольку артисты, выступающие на фестивале, в другие дни норовят играть в разных залах Консерватории, перебивая у фестиваля часть публики и лишая эксклюзивности список его прославленных участников. Однако как минимум два артиста появились только на "Декабрьских вечерах" -- это Миша Майский и Гидон Кремер, каждый со своими партнерами. Две звезды русской струнной школы подарили русскому фестивалю проекты по своему характеру продюсерские, иными словами -- европейские. Каждый из них сыграл более чем программу -- сыграл собственные мегасочинения, матерью которых была классика XIX века, отцом -- век XX на его исходе. Отец выступал старым, пресыщенным, иезуитски умным; оттого мать должна была казаться юной и прекрасной.

Миша Майский, когда был в Москве в прошлый раз, поразил публику своеобразным новшеством -- он играл на виолончели вокальные сочинения -- Арию Ленского, немецкие Lied. Тогда это было в малой дозе и, как правило, на бис; теперь выросло в целую программу под названием "Песни... без слов". Ход остроумно поддержал концепцию фестиваля, посвященного трем австро-немецким романтикам -- название взято взаймы у Мендельсона, звучали же Шуберт и Брамс, каждый по отделению. Замысел Миши Майского, вероятно, должен был отрезвить всякого, кто наивно полагал, что истоком и нераздельной частью немецкой Lied является поэзия. Немецким поэтам, будь то великим, домашним или полународным, было указано на дверь: они свое дело сделали, родив в воображении композитора дивной красоты мелодическую линию. А мелодической линии теперь наказ один -- служить дивной красоты виолончельному звуку Миши Майского. Подобно тому, как красоте самого Миши Майского служат романтические закатывания его глаз, ниспадающая на плечи шевелюра и безумные рубашки от японского модельера.

Однако записать программу Майского по разряду коммерческих дешевок нам все-таки не удастся. Можно представить, как то же самое сделал бы Владимир Спиваков -- тут к глазам и позам добавились бы эффектные чередования темпов и характеров, а также безумные овации после каждого номера. Майский же сделал свои "Песни... без слов" нарочито скучными: далеко не все выбранные песни были узнаваемыми хитами, к тому же их объединяли сплошь медленный темп и очень умно выстроенное тональное единство. Результатом было психоделическое ощущение потягивания темного виолончельного настоя, весьма родственное созерцанию наркотически-символистских картин поздних немецких романтиков на местной выставке. Брамс в струнном варианте оказался удачливее Шуберта: у последнего, как выяснилось, слишком много фортепианных проигрышей, которые певец, виноват, виолончель проводит в вынужденном простое. Тем лучше мы смогли оценить великолепный второй план -- виртуозный в своей сдержанности аккомпанемент Павла Гилилова.

Слушая его, я подумал: вот тот пианист, который мог бы заменить заболевшего Олега Майзенберга. Майзенберг на фестивале должен был выступать в ансамблях с Робертом Холлом и Гидоном Кремером; теперь концерт Холла отменен, а Кремер приехал с программой, которая грозила сильно нарушить диету из трех имен, а ведь ее прописал фестивалю сам Рихтер. Об административных перипетиях, связанных с вводом в программу музыки Шнитке, а также о самом концерте читайте в колонке Александра Тимофеевского на этой же странице. Добавлю к его словам свое восхищение тем, с каким искусством двум участникам Хаген-квартета удалось образовать струнное трио с Кремером: и в Шуберте, и в Шнитке мы слышали то полную гармонию трех смычков, то два вторых чуть отступали, чтобы дать возможность первому блеснуть в качестве солиста и лидера. К слову говоря, некоторые помарки в игре лидера были -- впрочем, это вполне в духе того полуимпровизационного музицирования, которым славен знаменитый фестиваль Кремера в Локкенхаусе.

В обоих отделениях концерта Шнитке и Шуберт сменяли друг друга без малейшего шва (подобного ощущения полета на машине времени однажды достиг только Эдисон Денисов, когда стал дописывать оперу Шуберта "Лазарь"). Зазор между стилями, находящимися на полуторавековом расстоянии, был не больше, чем иные стилистические зазоры внутри самой музыки Шнитке. Кремер вынес на одном продюсерском подносе классику и припадание к классике; но что, может быть, стало неожиданностью для него самого -- припадание взяло даже большую высоту. То и дело мы говорили, что актуальное время Шнитке прошло; выяснилось, что его просто нужно иначе исполнять -- так, как это сделал Кремер с Хагенами в Струнном трио Шнитке (вероятно, лучшем из поздних сочинений мастера). Запредельное страдание, искореженность красоты, раненая вечность -- не это несли смычки музыкантов, а простые человеческие чувства и здравый, нимало не болезненный дух совместной игры.

Особым пунктом, стоявшим в программе как коренник промеж пристяжных, была российская премьера современного сочинения -- дело для "Декабрьских вечеров" новое. Тематически опус Леонида Десятникова вписывался в фестиваль прекрасно: его пьеса Wie der alte Leiermann ("Как старый шарманщик...") являла собой парафраз на тему хрестоматийной шубертовской песни. Десятников покорил публику своим обаянием, а также добротным пианизмом: Кремеру аккомпанировал он сам. Вместе с тем этот явно проходной для автора опус вышел не более чем грамотной расфасовкой шубертовских исходных по новым композиционным карманам. Нечто подобное автор делал и раньше, только лучше и без респектабельной серьезности, теперь входящей, очевидно, в условия заказа. Ныне работала испытанная схема "нечто знакомое (Шуберт) плюс нечто новое (сдвиг в острую гармоническую сферу по патенту того же Шнитке, местами с примесью американообразного new age)", штамп множил штамп, обслуживая еще один штамп -- любимый Западом тип современного сочинения с интеллектуально-трагическим выражением лица. С другой стороны, пьеса Десятникова была недлинна и в любом случае выглядела много цивилизованнее, чем вспученное прибалтийское занудство, которым Кремер потчевал нас в предыдущий приезд.

И все же здравый дух музицирования восторжествовал вновь, когда Кремер, оба Хагена и Десятников вышли, чтобы сыграть на бис коротенькую Stille Nacht Шнитке. В оригинале она написана для скрипки с фортепиано (тут Десятников играл еще лучше, чем в своей вещи), партии альта и виолончели добавили "на ходу". Симметрия продюсерского замысла уравновесилась кодой, достойной если не всех эпох в их таинственной связи, то позднего возраста нашей эпохи уж точно.

ПОДПИСИ ПОД ФОТО:

1. Миша Майский, слуга смычка и враг поэзии

2. Гидон Кремер, наблюдатель эпох

Современные русские композиторы: Леонид Десятников, Альфред Шнитке