Известия / Суббота 24 февраля 2001

Музыка великих нововенцев -- тройки Шенберг--Берг--Веберн -- не перестает находить своих апостолов в лице современных исполнителей. Дуэт Юрия Полубелова и Светланы Савенко сложен из двух контрастных сущностей -- интуитивной и рациональной. Если Полубелова, еще даже не услышав в его исполнении ни одной ноты, можно прямо селить в Вену 1910-х, то Савенко являет собой абсолютно современный и земной тип. Он -- утонченный пианист, она -- образованнейший музыковед и аннотацию к концерту пишет сама, признавая авторство программы за партнером. Он засыпает в звуках, возникающих словно помимо него, она будит его ясной, безукоризненной интонацией, иногда чуть обозначая ноты, иногда ярко их выпевая; в отличие от многих голосистых вокалистов, бездумно расходующих дары своей природы, Савенко превращает в легкость голоса легкость ума. Партнеры нашли друг друга уже года четыре назад и спели не одну редкую программу.

На этот раз их предметом стала додекафония. Метод сочинения на основе двенадцати неповторяющихся тонов, сформулированный Арнольдом Шенбергом в 20-е годы, -- любимое поле музыковедческих исследований. Изучать его легко: выявил структурный порядок, нарисовал пару схем -- дело сделано. Сочинять по нему тоже нетрудно: уж больно хороша система, сама собой гарантирующая гармонию и связность элементов, что и продемонстрировали сочинения нашего современника Леонида Гофмана, открывшие программу. Гофман пишет образцовые Вариации и образцовые миниатюры на собственные тексты, краткие, как хокку, а в более пространных песнях кооптирует в разреженный додекафонный стиль мелодический стих Мандельштама.

От Гофмана пошли вспять к его учителю Филиппу Гершковичу. Среди его Трех пьес 60-х годов вторая (шаги, от них растут следы длинных нот) оказалась маленьким шедевром, показав, что Гершкович был не только додекафонным наставником целого поколения, но и обладателем большого таланта.

Свою ученость Гершкович привез в Россию из Вены от Антона Веберна, создавшего наиболее совершенные, законченные образцы додекафонного письма, от которых потом пошел европейский структурализм. Здесь-то и стало понятно, что заходить к Веберну в принципе можно было с разных концов. Его последователи, в концерте не представленные (например, Пьер Булез и Карлхайнц Штокхаузен), довели в послевоенные годы систему додекафонии до логического предела: они подчинили тому же порядку чередования неповторяющихся значений не только высоту нот, но и ритм, и тембр, и громкостную динамику. Гершкович и Гофман, в отличие от них, не помышляя о радикализме, в своих опусах предпочитали слышать скорее связь с музыкой прошлых веков, нежели ее коренное переосмысление. Поэтому Веберн звучал современнее своих потомков -- в вокальных циклах на стихи Хильдергард Йоне (один из опусов, с птичками и Иисусом, по русской традиции повторили целиком) или эталонных фортепианных Вариациях, где Полубелов чаровал левой педалью.

Во втором отделении пришли наконец к Шенбергу, но сначала спели его ранние, еще не додекафонные песни из "Книги висячих садов" на стихи Штефана Георге. Американский критик Дэвид Шифф как-то доказывал, что творчество Шенберга питается скрытой сексуальностью (Стэнли Кубрик в своем последнем фильме "Широко закрытые глаза" пытался проникнуть в те же дебри венского подсознания); можно добавить ему аргументов, заметив, что Шенберг относился к женскому голосу как к телу, заставляя физиологически метаться от крайнего низкого регистра к крайнему верхнему, что чувствовалось даже в строгом исполнении Светланы Савенко. Темной чувственностью были проникнуты и песни Альбана Берга, в том числе и строго додекафонная "Закрой мне глаза": от их тайного действия или же последовав венской моде начала века на самоубийства покончил с собой стоявший на балконе прожектор, издав оглушительный звук аккуратно в перерыве между песнями.

Двигаясь "В сторону Шенберга", Полубелов и Савенко завершили концерт его Песнями опус 48, где строгая система в полном блеске смыкается с романтическими образами поэзии Якоба Харингера, а мелодический рисунок -- с независимым ритмом аккомпанемента. А потом сделали шаг "в сторону от Шенберга", вглубь веков: на бис спели песню учителя Шенберга Александра Цемлинского. Вообще говоря, если петь бис за бисом, то можно логично дойти до Бетховена, потом до Баха и забраться еще дальше. Если же потом повернуть снова вперед, то приведет ли нас прямая дорога к Шенбергу (а потом к Гофману) или мы окажемся на одной из соседних расходящихся тропок истории? Выстроив программу в обратном направлении, Светлана Савенко и Юрий Полубелов умышленно оставили этот вопрос без ответа.

ПОДПИСЬ:

Светлана Савенко и Юрий Полубелов