Известия / Среда 01 декабря 1999

Выставка "Се человек", открывшаяся к "Декабрьским вечерам" в Пушкинском музее, не растрогает разве что жестокосердного. Прочие же, нормальные люди, не говоря уже о преданных ценителях искусства, уйдут с нее в состоянии благостного покоя. Все экспонаты этой выставки созданы были людьми тихими, набожными, гордыни чуждыми. Вырезали они распятия, ангелов, святых и мадонн для алтарей церквей тех мест, где обычно сами жили. И очень старались. А проживали резчики по дереву в маленьких городках Германии и глухих деревнях Пермской области. Работали степенно и старательно, не для личной славы (большинство анонимно), а ради прославления имени Божьего. И, возможно, именно их кротость, редкая у художников поздних времен и иных мест, завораживает зрителя, притягивает к себе так же ласково и проникновенно, как с детства знакомая волшебная рождественская сказка.

Идея соединить в одной экспозиции изящную, продолжающую многовековую учено-ремесленническую традицию немецкую деревянную скульптуру времен позднего, внутренне экзальтированного северного Возрождения и близкую архаике и примитиву наивную деревянную пермскую скульптуру казалась опасной. Неказистые русские деревенские ангелы могли показаться грубыми и неотесанными рядом с кудрявыми, румяными и упитанными немецкими ангелочками. Прелестные, тонколицие, покойные германские мадонны в многоскладчатых, виртуозно вырезанных, прихотливо ниспадающих одеждах обещали смотреться надменными деревянными куклами рядом с сумрачными, плосколицыми и узкоглазыми, похожими на древних идолов изваяниями Христа-страдальца с ликами, поражающими выражением неизбывной степной тоски и запредельной мученической покорности.

Но замечательно ужились две традиции разных времен и народов в одном экспозиционном пространстве. Привезенная из пермского музея русская скульптура оказалась достаточно профессиональной, культурной и виртуозной, а германская, хранящаяся в музее берлинском, -- одухотворенной, драматичной и чувственный. Неожиданное соседство только подчеркивало общее между русским чувством и европейским мастерством. Общее -- в абсолютной самодостаточности, одухотворенности, цельности каждой деревянной скульптуры, распятия и алтарной композиции.

Богоматерь из Таубербишофсхайма, созданная в мастерской Тильмана Рименшнайдера в 1520 году -- один из шедевров немецкой части выставки -- кажется совершенной, она женственна, утонченна и благородна. А Николай Чудотворец из Чердыни, вырезанный неизвестным мастером в начале 1700-х годов, -- один из шедевров русской половины экспозиции -- совершенен в своей условности, монументальности и эпичности.

Третья составляющая выставки тоже, как оказалось, настораживала напрасно. Цитаты на евангельские темы из поэзии XX века развешены рядом с покоящимися в своих экспозиционных нишах скульптурами. Хрестоматийные и, увы, заезженные строфы из Ахматовой, Пастернака, Набокова, Бродского, Кушнера, Маяковского оказались не то чтобы уместными в экспозиции, а независимыми от нее. Избранные строфы большой поэзии столь же самодостаточны в своем совершенстве, сколь и шедевры деревянной скульптуры. Они существуют сами по себе и от многократного повторения, как и от любого соседства, абсолютного поэтического качества не теряют.

Выставка создает такую возвышенную, я бы сказала (коли не боялась неумеренной патетики), благоговейную атмосферу, что даже пресс-релиз, открывающийся цитатой из Борхеса, удивить уже не может: "Людям необходимо незабываемое... Господь выстроил события в поразительном порядке. Для этого и нужна тайная вечеря, предсказание предательства, повторяющийся знак одному из учеников, благословение хлеба и вина, трижды отрекшийся Петр, одинокое бдение в Гефсиманском саду, сон двенадцати учеников, такая человеческая мольба Сына о чаше, кровавый пот, мечи, изменнический поцелуй, Пилат, умывающий руки, бичевания, издевки, терновый венец, багряница и трость, горький, как желчь, оцет, распятие на вершине холма, обещание благочестивому разбойнику, сотрясшаяся земля и наступивший мрак".

Выставка "Се человек", как и "Декабрьские вечера" этого года, посвящена 2000-летию христианства. Для кого-то две тысячи лет назад в декабрьскую ночь родился Спаситель, кто-то уверен, что появилась только очередная волшебная сказка. Но и для верующих, и для неверующих, и для разуверившихся во всем должно быть очевидно -- в яслях под Вифлеемской звездой родилась великая христианская цивилизация, великая европейская культура. В разные времена разные народы прочитывали и интерпретировали историю земной жизни Христа по-своему, но в евангельском контексте разные традиции этой культуры едины. Все они сестры во Христе.

Пушкинский музей отметил двухтысячное Рождество выставкой (как и сопутствующей ей музыкальной программой), безупречной по замыслу и исполнению. Религия и культура существуют на ней вне трагических противоречий (которые всем хорошо известны), в своем идеальном единстве, в божественной гармонии. Все показанное здесь намолено дважды -- прихожанами церквей, для которых создавалась столетия назад эта скульптура, и посетителями музеев, почитателями культурных реликвий. Взяв из огромной летописи христианского искусства несколько далеко отстоящих друг от друга, но замечательных, лучших страниц, авторы выставки заставили прочесть их на еденном дыхании, трепетно, с восхищением и благодарностью.

ПОДПИСЬ К ФОТО: Пермский Христос-страдалец