Известия / Вторник 30 ноября 1999

В 80-х годах газеты говорили о "свердловском феномене". Меломаны съезжались в столицу Урала на премьеры "Бориса Годунова", "Сказок Гофмана", "Сказки о царе Салтане", "Катерины Измайловой"... Новый взлет Свердловской оперы завершился Государственной премией за современную интерпретацию Пушкина в опере Владимира Кобекина "Пророк". Одному из создателей феномена -- главному режиссеру Александру ТИТЕЛЮ -- было чуть за тридцать. Ученик знаменитого Льва Михайлова, ташкентец и бывший кавээнщик, он теперь возглавляет оперную труппу театра-юбиляра -- Московского музыкального имени Станиславского и Немировича-Данченко. Любители музыки знают его как одного из лучших европейских оперных режиссеров. Сегодня ему исполнилось пятьдесят.

-- Было время -- толпы на улицах распевали из "Риголетто". Что такое опера сегодня?

-- Неотъемлемая часть мировой культуры. Конечно, ее уже не распевают на улицах. Опера -- выражение чувств экстремальных. Высказывание на краю гибели, славы, любви. Она очень связана с эпохой романтизма -- потому и была так популярна в прошлом веке.

-- Если посмотреть на московские афиши, она там и остановилась. В сознании большинства опера -- это Бизе и Верди. Ни одно искусство не может жить запасами прошлого. Вот ведь и вы ставите "Богему", "Кармен" -- через месяц это будут уже достижения позапрошлого века. Что же, театр-музей?

-- В Свердловске мы постоянно ставили современные оперы.

-- Согласно обкомовским планам?

-- Нет. Это было нам интересно. За 11 лет поставили "Катерину Измайлову" Шостаковича, "Обручение в монастыре" Прокофьева, "Чудаков" Тактакишвили, "Пророка" Кобекина, "Историю Кая и Герды" Баневича, "Антигону" Лобанова... На три классических оперы -- одна современная.

-- Как реагировала публика?

-- На премьерах -- очень хорошо. На третий год чудовищно поставленный, но "вечный" "Риголетто" уже собирал больше людей, чем "Катерина Измайлова". Пять лет с успехом шел "Пророк". Но есть оперные шлягеры, и к этому факту надо относиться спокойно.

-- Более скудной афиши, чем в Москве, не знает ни один из оперных городов страны и мира. Два десятка названий! Москвичам неведомы Доницетти, Беллини, Гуно, Мейербер, Вагнер, Бриттен, Шнитке, весь Россини прошел мимо.

-- Так воспитывались и певцы и публика -- из множества типов оперного театра у нас развит только один. Как делают в Европе? Показывают премьеру четыре раза -- и закрывают. Но на эти четыре спектакля все хотят попасть. Если был успех -- через год ее повторят. Опять четыре раза. Такой тип театра. Будь у нас такие -- мы были бы смелее. Европа полна оперных фестивалей, и в них всегда есть сектор для новой музыки. У нас их нет. Еще причина: мы жили отгороженно, что ни сделаем -- все хорошо. Теперь есть диски, ТВ, видео -- публика знает, что такое настоящий класс. Изоляция сломана, и мы стали терять музыкантов, певцов. Собрать хороший состав довольно сложно -- как в спорте! Когда-то на базе Театра Наций предполагались спектакли-антрепризы, там могли бы идти новые названия. Но -- никак не закончат строительство.

-- И все-таки в Свердловске вы делали современный театр. Почему тогда было можно, а теперь -- нельзя?

-- Там был сильный, стабильный, отлаженный театр. Мы начинали не с нуля. Театр же Станиславского и Немировича-Данченко был в тяжелом состоянии и не мог ставить новые сочинения. Мы будем делать современную оперу! Но вообразите, что у вас нет необходимых вещей: холодильника, плиты. И тогда еще вопрос: купите ли вы роскошный проигрыватель?

-- У вас нет холодильника?

-- Уже есть. Мы сегодня можем больше, чем прежде. Если все пойдет по плану, то к 2001 году, надеюсь, осуществим постановку такого сочинения. Возможно, с Геннадием Рождественским. Подробнее говорить пока не буду -- это его идея. Борис Цейтлин, получивший "Золотую маску" за "Бурю" в Казани, поставит "Обручение в монастыре". В июне должны сыграть премьеру "Летучей мыши" на фестивале Мстислава Ростроповича в Авиане под его музыкальным руководством. Я очень хочу, чтобы осуществились проекты с Ростроповичем. Когда-то Лев Михайлов вернул России "Катерину Измайлову", и Мстислав Леопольдович из огромного уважения к Шостаковичу и его музыке сел в оркестре за пульт виолончели.

-- Юбилей театра -- время воспоминаний?

-- А ведь короткая история -- 80 лет! Но так много культовых для русской сцены имен! Театр создавали Станиславский и Немирович-Данченко, он был последним местом работы Мейерхольда, тот привел Прокофьева, который написал "Семена Котко". "Леди Макбет Мценского уезда" Немирович поставил днем позже Малигота, но зато вернулась она к публике уже здесь -- у Льва Михайлова. Здесь работали Баратов, Самосуд, Хайкин, Китаенко, Туманов. Есть что пролистать!

-- С "Летучей мышью" вернется и традиция ставить оперетты?

-- Грандиозным было то, что делал Немирович! Остались фотографии -- очень стильные. Например, та, где запечатлен отъезд труппы на пароходе в Америку -- какой там денди Немирович, как выглядят артистки! Все сделано со вкусом старого ценителя "оперетки", женской красоты и шарма. Он и вещи выбирал соответствующие: "Дочь мадам Анго", "Жирофле-Жирофля", "Прекрасная Елена". Судя по фото, делал их даже немного эстетскими. Повторить все это невозможно, но вернуть эту традицию -- постараемся.

-- Есть вечный спор о том, как петь -- на языке оригинала или на понятном русском? У вас "Богема" идет в обоих вариантах -- и это две разные оперы!

-- Помню шок, когда я услышал "Фауста" по-французски -- оказалось, я не знаю этой оперы. Всегда ненавидел арию с жемчугом -- что может быть глупее текста: "Ах! Смешно, весело смотреть мне на себя..." -- идиотизм! На французском все более тонко, изящно, полно оттенков. Язык диктует свое соитие слова и звука, особые отношения между ними.

-- Может, пора переходить к субтитрам?

-- Не думаю, что это панацея. В Зальцбурге я слушал "Бориса Годунова". Публика считала, что за свои немалые деньги она получает раритет на настоящем русском языке. Все это выглядело ужасно буржуазно. И очень глупо, потому что язык был плох и часто бессмыслен. А потом видел в Лондоне "Леди Макбет Мценского уезда" на английском -- и это было замечательно. Артисты понимали, что они делают, и зал был захвачен происходящим. И вот я думаю: когда мы поем оперу по-итальянски -- может, тоже поддаемся иллюзиям? Универсального решения быть не может -- все зависит от театра, произведения, замысла, публики. Просто надо понимать: если ставишь оперу не на языке оригинала -- делаешь другое произведение. Это как Куросава снял "Идиота" -- но из японской жизни.

-- Какой вы поставили самый первый в жизни спектакль?

-- Смешно: "Телефон" Менотти. Небольшая опера для сопрано и баритона. Юноша пришел к девушке сказать ей самые главные слова, а она все время разговаривает по телефону. Он совершенно от этого ошалевает, уходит и пробивается к ней из телефонной будки.

-- А потом -- период прекрасного романтизма в Свердловске?

-- Там подобралась замечательная команда: художники Устинов, Гейдебрехт, дирижеры Колобов, потом Бражник. Для нас работали Соколова, Левенталь, Серебровский, Шимановская... Мы в театре дневали и ночевали. И театр был такой... красивый, белый. Зимой, когда падал снег, он светился, как корабль. В тридцатиградусный мороз прийти в театр -- теплый, с навощенным паркетом -- это было прекрасно.

-- Вам там удалось создать теплую, почти студийную атмосферу. Теперь нечто подобное стало возникать и здесь.

-- Это очень важно. Театр -- особое место со своей диалектикой свободы и дисциплины, независимости и ответственности, со своим "знаком качества". Мне он казался большой лампой: вокруг всегда вьются жуки. И чем больше талантливых людей туда приходит со своими характерами, идеями, анекдотами, чем больше они в эти соты несут, тем театр богаче. Оперный дом -- обыкновенное чудо. И в нем свои герои. Ведь люди дебютируют сначала как личности -- и только потом как артисты. Вот у девочки первое выступление, а врач говорит: петь нельзя! И девочка решает -- выходить или нет. Нельзя! Но это -- срыв спектакля, и ее дебют, ее шанс. Тут все зависит от того, какой у нее характер. Будет она в дальнейшем брать на себя или нет? И ведь это потом чувствуется на сцене!

-- Вышла -- и потеряла голос...

-- Для этого есть голова, которая соразмеряет возможности. Ну хорошо -- подстраховалась, не взяла вес. Но так приходит привычка проигрывать. Театр -- это еще и поле для авантюры. Cпектакль -- приключение. Там рождаются и легенды, и герои, и новые романы, там опровергаются успехи и неудачи. Фантом оперы -- он ведь реально существует. Он требует жертв. Он капризен, несправедлив, влюбчив, изменчив. Вот ты входишь в здание театра -- и уже что-то начинает вибрировать. Слоняются какие-то люди, обмениваются шуточками, кто-то кого-то обнимает, кто-то кого-то поздравляет, и вот уже звучит: разливай! У концертмейстера исполняется шесть с половиной лет работы в театре -- и уже коробка конфет, и бутылка коньяка, народ дружно это дело отмечает. Как оркестр разыгрывается, пробуя свои будущие бури, слезы и реки крови, так и здесь -- это все подготовка к спектаклю. И должен быть какой-то раствор, бульон, в котором это может происходить. Если этого нет -- все будут спешить сделать свое дело и куда-то слинять... А иногда повисает вирус недовольства: все вроде нормально -- а скучно, вяло. Публика откликается, когда с ней делятся энергией, со сцены идет поток страсти. Есть умелые спектакли -- и холодные. Есть эмоциональные, заставляющие сопереживать -- но наутро вспоминаешь с удивлением: мол, как это я попался? А есть такие, что не потрясали основ, но потом долго вспоминаются как некий прекрасный оазис.

Вот снять бы на пленку, как к театру сходятся два потока -- зрители и артисты! В драме это не так -- там нет такого количества людей. Здесь же оба потока соразмерны -- на спектакль ежевечерне работает человек двести-триста. Это два энергетически разных потока. К сцене идут проходными дворами, лихорадочные, замкнутые, угрюмые. А у парадного подъезда стреляют билетики, весело приветствуют знакомых, хотят еще успеть в буфет. Между двумя потоками должна проскочить искра. Если она случается -- значит, получилось.

-- На любом производстве случаются сбои -- кто-то опоздает, заболел... Артист застрял в лифте -- что будет со спектаклем?

-- Чудовищно! Поэтому жизнь артиста строится по законам ритуала. Когда утром встать, чем позавтракать, с чего начать свои тонкие и непростые взаимоотношения с собственным голосом. Как одеться, как прийти. Прийти надо за два часа, чтобы разогреть организм, сделать лицо, увидеть всех своих раздражителей, получить свою долю "транквилизаторов". И -- выпрыгивай! Конечно, кино -- прекрасная штука. Однако то, что огромная орава людей, жестко и строго сговорившись между собой, так планомерно, старательно и серьезно действует только для тебя, зрителя, -- мне кажется, одно это электризует людей в театральном зале, как нигде больше.