Известия / Среда 03 ноября 1999

Первая петербургская сцена начала балетный сезон с очередной впечатляющей победы. Она не только в том, что Мариинский театр вновь представил продукцию великолепного качества, отмеченную участием ведущих звезд компании. "Драгоценности" Баланчина -- снайперски точный репертуарный выбор. Его появление в афише освещает картину балетного искусства XX века, которую планомерно пишет театр. С одной стороны -- реконструкция классики начала века ("Спящая красавица" Петипа), с другой -- современная хореография (балеты Алексея Ратманского). В центре -- Баланчин, автор главных балетных текстов столетия, связавший воедино мышление нового времени и классическую красоту. "Драгоценности" -- поздний балет 1967 года, отчасти итоговый для самого Баланчина. Появляясь на сцене Мариинки следом за ранними "Серенадой" и "Аполлоном", а также "Симфоней до мажор" -- шедевром периода расцвета, -- он словно вбирает в себя сразу все эти три вещи. В верности передачи текста сомневаться не приходится: балет в Мариинку переносили представители Фонда Баланчина -- Карин фон Арольдинген, Сара Леланд, Элиз Борн и Шон Лавери. Но когда под овации зала все они появились на поклонах, показалось, что вот-вот на сцену должен выйти сам Баланчин -- настолько далек был результат от простой копии, настолько современным оказалось его послание.

"Драгоценности" в исполнении труппы Мариинского театра выявляют и неожиданный, доселе скрытый подтекст. Премьера в Петербурге обнаруживает, что 63-летний мастер в своем этапном балете вовсе не только выстраивал грандиозную панораму собственных достижений: он вспоминал здесь Россию, ее одну. "Драгоценности" в Мариинке -- своего рода откровение на тему "русских миниатюр", в которых великий русский американец смог сказать о потерянной, более несуществующей России так, как, возможно, не смогли русские художники, Россию не покидавшие. В первых двух частях воспоминание это скрытое, в финальной -- даже сокровенное.

Неоромантические "Изумруды" на музыку Габриэля Форе -- непрерывное течение сильфидного танца, несмолкаемый поток звуковых наплывов эпохи Метерлинка и Ростана. Майя Думченко -- ундина (или русалка?) из прошлого века -- перевоплощалась то в бьющуюся о стекло бабочку, то в поникший цветок. Иллюстрируя романтическую раздвоенность, в "Изумрудах" танцуют две главные пары. Идеальным антиподом Думченко явилась томная сомнамбула (или принцесса Греза?) Софья Гумерова; в ее танце угадывались едва уловимые переклички с баланчинской "Серенадой" Чайковского.

В неомодернистских "Рубинах" Баланчин отходит от Чайковского и отчасти спорит с ним. В ритмах "Каприччио" Стравинского слышны отголоски "Аполлона", а Баланчину вспоминаются причудливые дягилевские "Русские сезоны" -- с бубенцами русской тройки, удалой ездой, заводным карусельным бегом. Вячеслав Самодуров, немного ямщик, танцует с запряженной им лошадкой-пони -- Дианой Вишневой, разрезающей воздух скачками. Наравне с парой танцует солистка-одиночка -- в эту игру-поединок с нескрываемой яростью бросается Майя Думченко (еще одна удачная ее партия), отчаянно бросая вызов своей сопернице. (Утонченности первого трио уступали исполнители второго состава -- дуэт восточной красавицы Ирмы Ниорадзе с весельчаком Андрианом Фадеевым и разгульная Татьяна Амосова.)

Неоклассические "Бриллианты" -- балет на музыку Третьей симфонии Чайковского, балет о музыке Чайковского. Он полон реминисценций: проскальзывают мимолетные позы из "Лебединого озера", композиции вальса снежинок из "Щелкунчика", слышатся мотивы Первой симфонии "Зимние грезы". В "Бриллиантах" на фоне раза в три увеличившегося кордебалета остается всего одна пара солистов. Ульяна Лопаткина с Игорем Зеленским танцевали драматичный в своей растревоженности зимний сон, зимнюю сказку -- и Лопаткина в ней была снежной богиней. Колкие остановки, метелистые наклоны, вихревые повороты обжигали, как иголочки колют лицо в морозный день. (Не столь безупречной была на другой день многообещающая Вероника Парт, ее героиня была из другой сказки -- Золушка, в назначенный час убегающая от принца.)

Ощущение большого успеха царило в фойе и за кулисами. Лицо Валерия Гергиева светилось торжеством, хотя героем премьеры был его молодой коллега Джанадреа Нозеда, дирижер с настоящей театральной стрункой. Интриги и бои за ведущие партии остались позади. Труппа принимала поздравления; балетное светило из Москвы побежденно признал: "Все-таки из всех гадюшников ваш -- самый лучший". Другими словами, драгоценный сон о России сошел на родную цитадель Баланчина.