Известия / Четверг 11 марта 1999

Обычный концертный ходок, если уж решает идти на концерт, то выбирает какой-нибудь один. Несмотря на то, что концертная жизнь Москвы, как ни ругай ее, порой предлагает выбор. В качестве примера можно привести минувшее воскресенье, давшее каждому шанс обогатиться впечатлениями по вкусу. Ваш рецензент в этот приятный день побывал в трех шкурах -- вот его маленький отчет.

На Алексея Любимова систематически собирается отборная московская публика -- репутация этого пианиста безукоризненна, биография насыщенна и драматична: последователь Юдиной, энтузиаст старинной музыки, авангарда, а позже всяческих форм "новой простоты", он приучил ревнителей нового и необычного к тому, что любая его программа -- особый, концептуальный и литературно осмысленный проект. Ведет ли Любимов за собой молодежь или играет один -- можно быть всегда уверенным в том, что музыкальная истина обитает в его близи. Вместе с тем, по мере поредения культовых для интеллигенции музыкантов, он плавно заменил собою священных нонконформистов прошлого хронологического квартала. К тому же Любимов предлагает варианты: если кому-то не мил радикальный Кейдж, то слушатель может обойтись классиками или романтиками -- например, Шубертом.

Этого композитора Любимов давно поселил в числе испытуемых им гениев прошлого -- и в центре репертуарных конфигураций неизменно остаются популярнейшие Четыре экспромта опус 90. Сначала они были флагом перемен: вот что может сделать с романтической хрестоматией музыкант, переваривший клавесин и рок-музыку. Теперь сомнений уже не возникает: эта исполнительская версия и есть великий Шуберт русской фортепианной традиции, переварившей Нейгауза и Рихтера. На позапрошлых Декабрьских вечерах Любимов свалил публику с ног, сыграв экспромтов четыре + четыре: опус 142, продолжая опус 90, грандиозно расширял поле романтизма и XIX века вообще: за экспромтами слышались симфонии, возникала оперная сцена, маячили Брамс, Дворжак и Верди -- столько страсти и театрального пафоса помещал Любимов в свою сухую гравюру. Всякий раз такое копировать не удается -- и в прошедшее воскресенье в Малом зале консерватории пианисту чуть не хватило дыхания и темперамента; в энергичном финале он сбил собою же поставленную планку.

Удачные программы повторять никому не возбраняется -- но, избалованная новшествами Алексея Любимова, его публика уже ждет, что лидер каждый раз позовет ее на новый экзамен. Во втором отделении прозвучал шубертовский Дивертисмент в венгерском стиле -- вещь, призванная коротать вечера и разнообразить репертуарную диету. Понадобился партнер, благо вещь в четыре руки: и вот слева от маэстро появляется Александр Рудин -- иногда хороший виолончелист, кроме того -- дирижер и руководитель сомнительного ансамбля "Musica viva", а теперь, оказывается, еще и пианист. Конечно, как любой музыкант, освоивший курс общего фортепиано, Рудин способен был сыграть четырехручный ансамбль -- этим все и ограничилось. Любимов старался как мог, и все же томительно долгая вахта двух мало подходящих друг другу людей была достойна гостиной, но не сцены.

В то же воскресенье, только вечером, к классической музыке можно было приобщиться и в составе более широких масс. Они заполнили Большой зал консерватории ради искусства певицы Марианы Николеско, певшей с плетневским оркестром набор итальянских оперных арий. Румынская дива уже пела у нас с плетневцами три года назад, и уже тогда было очевидно, что звездная пора ее карьеры давно позади. Однако, как и в прошлый раз, Николеско одержала победу над залом. Она преподала ему театр, полный крупных чувств, поз и аффектов; все спетое ею было ярко, стилистически законченно и умно, а дирижер Марко Бальдери и плетневский оркестр сделали все, чтобы помочь артистке. Конечно, знатокам вокала недостало высоких нот и выровненного звука, и все же урок значительного европейского оперного вкуса, преподнесенный широкой публике, оказался поучительным и глубоким.

Опоздав на первое отделение концерта Николеско, ваш рецензент смог побывать в еще одном месте -- Рахманиновском зале консерватории, где впервые исполнялось произведение московского композитора Георгия Дмитриева "Завещание Николая Васильевича Гоголя". Надо сказать, что, отправляясь на премьеру, ваш автор был готов ко всему: "Выбранные места из переписки с друзьями", откуда был взят текст, давно в ходу у активистов православно-патриотического лагеря; к тому же на роль чтеца завещания был выбран Николай Бурляев. Картинно перекрестившись и воспламенив свечу, актер уселся за столик и с заметным трудом принялся излагать текст; его голос был младенчески тих, а вид невзрачен. В очередь с параграфами завещания большой смешанный хор под управлением Виктора Попова пел написанные композитором песнопения на канонические и гоголевские же духовные тексты.

Все кончилось благополучно: Бурляев остался при тексте, хор, кстати, звучавший превосходно, -- при музыке. Музыка же выдала руку цивилизованного мастера, отлично знающего и хоровую традицию, и все способы писать музыку в XX веке -- от Шостаковича (гоголевский "Нос") до Эдисона Денисова. Среди московских композиторов Георгий Дмитриев -- промежуточная, ускользающая от определенности фигура: он и скромный кабинетный художник, и немного функционер, в списке вдохновлявших его источников могли быть и Ахматова, и Ленин. Культурный профессионализм автоматически спас Дмитриева; избрав желчный и пассионарный текст Гоголя, он не вышел за рамки композиторской задачи, которую решил блестяще. В этом же оказалась и слабость проекта -- непонятно, кому он был адресован. Слава богу, что не патриотам со знаменами. Но и никому другому тоже. Зал не пустовал, и все же хористов на сцене было больше.

Воскресные впечатления подтвердили известную картину: как элитарная публика, вроде адептов Любимова, так и широкий слушатель оперных арий равно ждут от искусства подтверждения своей социально-культурной идентичности -- чему равно служат интеллектуальные лидеры и популярные кумиры. А просто хороший образец работы способен встретить лишь прохладное приятие со стороны случайных свидетелей.

ПОДПИСЬ ПОД ФОТО:

Завещание Гоголя спустя полтора века после его смерти было оглашено с консерваторской сцены

------------------------------------------------------------------------