Известия / Четверг 18 февраля 1999

Нет, было бы глубокой неправдой считать, что вся наша музыкальная жизнь скорбна и печальна; однако горестных сторон в ней достаточно. И если кому-нибудь угодно иметь красочный пример, то вот он -- прошедший на днях в Большом зале консерватории концерт оперной дивы Любови Казарновской.

Успех события всегда складывается из основных компонентов: реклама -- исполнение -- восприятие. Как показывает практика, третий компонент часто в большей степени зависит от первого, нежели от второго. Так и случилось на этот раз. Свое возвращение в родные пределы международная знаменитость обставила с шиком -- телевизионные интервью, эффектные фотографии в газетах, наконец, афиша концерта, где рядом с именем певицы красовалось имя известнейшего американского бас-баритона Саймона Эстеса. Перед самым концертом Эстес прислал телеграмму о том, что заболел и не приедет. Можно представить, сколько лавров нашей приме добавило бы соседство обаятельного чернокожего великана, -- но нет худа без добра, раз можно было сверкнуть в разрекламированном концерте в доблестном одиночестве.

Последние годы г-жа Казарновская пела больше на западных сценах, чем у нас, появившись только в "Саломее" Р. Штрауса у Гергиева в Мариинском театре. Уже тогда это было сильно неудачно (голос певицы не имел и доли требуемой мощи), но по сравнению с нынешним выступлением, где Казарновская спела заключительную сцену, теперь вспоминается как верх мастерства. Удачно начав мировую карьеру (темпераментной русской артисткой заинтересовался сам Караян), Казарновская повторила путь многих русских певцов, поставленных на поток бизнеса. Ее голос в нынешнем состоянии впору сравнить с разбитой весенней дорогой. Вместе с тем красота, обаяние и опыт примы кладут публику на лопатки; знает Казарновская и про стандарты культурного европейского пения -- она не голосит, почти не форсирует, а количество так называемых "нюансов" в ее пении доходит до опасной избыточности. В результате вокал Казарновской оказывается неким мутантом, в котором болезненно срослись тонкости и технические недостатки. В этом немыслимо пестром товаре нигде не найдешь ровного, чистого тембра, гомогенных красок. Относительно корректно звучит лишь середина, и то если певица не стремится плотно окрасить ее, а как бы мило напевает. Низов нет; верхи же делятся на два рода: пустоватые на piano и сипло-дряблые, иногда откровенно визгливые на forte -- в обоих случаях неточные и с ненужным вибрато. Нас часто спасает то, что услышать певицу сквозь оркестр просто не удается.

Такими средствами г-жа Казарновская решилась преподать нам сцены и арии из классических опер, представив в первом отделении юных дев (Татьяну из "Онегина" и Саломею), во втором -- цветущих и страдающих героинь Верди, Чилеа и Каталани. Лишь один номер был спет хорошо -- Колыбельная Гершвина на бис. Возникал естественный вопрос: а не стоило ли бы певице, раз уж ее нынешняя форма столь плачевна, перейти на что-нибудь менее обязывающее, например, на камерные миниатюры, где можно пустить в ход актерские краски, или на романсы под гитару? Впрочем, предыдущий опыт Казарновской в джазовом жанре (она пела программу Гершвина с саксофонистом Игорем Бутманом и оркестром Олега Лундстрема) был столь же мало блестящ: эстрадная стилистика требует своего мастерства, отсутствие которого звезда стремилась компенсировать сверкающими костюмами, шубками и дилетантскими танцевальными па.

На этот раз певице помогал полумифический оркестр телевидения и радиовещания, игравший так, как может играть с листа оркестр, случайно составленный из музыкантов других оркестров. Концертмейстер оперы Сан-Франциско Питер Грюнберг (благодаря его участию концерт, лишившийся Саймона Эстеса, все же остался "российско-американским оперным проектом") не проявил чудес дирижерского искусства. Не было бы особого смысла столь подробно описывать честный неуспех, если бы не публика.

Публика хлопала до упаду, и ее можно понять: слушатель -- не музыкальный критик, для которого поход в концерт -- работа. А признаться самому себе, что ты зря потратил дорогой вечер своего трудового дня, мучительно и тяжко. Чтобы вконец отогнать от слушателя подобные мысли, требуется еще кое-что -- без конца рассказывать со сцены истории о величии и мировых успехах героев концерта (что и делала, ошибаясь в именах и фамилиях, популярная телеведущая Ангелина Вовк), о том, как неимоверно трудно было организовать подобное исключительное событие, носить горами цветы, плюшевые игрушки и фарфор -- в чем от души постарались дарители из дружественных фирм и Фонда... самой Любови Казарновской.

Разумеется, в зале был и нежелательный процент настоящих ценителей вокального искусства -- известие о болезни Саймона Эстеса дошло до них несколько поздно.

Подпись:

Искусству Любови Казарновской лучше внимать с выключенным звуком

------------------------------------------------------------------------