КоммерсантЪ / Суббота 19 апреля 1997

Если начать сравнивать дачи, допустим, в Кратово, Салтыковке или Малаховке, то волна патриотизма может довести до битв между тупоконечниками или остроконечниками. Неважно где, дача -- это пространство страстей, библий, крестовых походов, молитв и закланий. Этим она отличается не только от деревни, терзаемой призраками старого уклада, но и от садовых участков, не ведающих иных чувств, кроме новых.

Если на садовых участках враждуют деловитость и теснота, как в кадре, снятом длиннофокусным объективом, то дача -- это мир широкоугольно понятой праздности. На даче все крупно, безмерно, величественно. Хозяйский "Москвич" чувствует себя под жидкими сводами елок так же вольготно, как два арбуза -- на его сиденье. Даче противопоказана активность, созидание, творчество. Это мир достоинства, размеренности, полноты жизни и счастья. Ее архитектура -- свод доблестей далеких времен, не виданных уже авторами Нового Завета.

Типовой образ дачного жителя, равного Моисею -- медленная гарцующая походка, пузо наружу из трусов и безмятежное выражение лица. И когда встречаешь соседа по даче посреди городской суеты, сразу возникает понимание высокой общности. Вы оба -- настоящие не здесь, а там.

Но дачная праздность (неважно, в гамаке ты или чинишь шланг) не имеет, упаси Бог, ничего общего ни с нирваной, ни с dolce far niente. Она носит характер героического томления, за которым история стоит в позе вечной и неразрешимой устремленности куда-то. И самым томительным делом на даче является ожидание гостей. Обычно там, где есть понятие гостей, есть и понятие дома. Но не уверен, что оно есть на даче. Дома должен быть телевизор. На даче телевизор работает так, как врагу не пожелаешь. Тем не менее претензий к нему никто не предъявляет. Он гражданин дачной империи (как мостик, овраг, канава, сарай, велосипед, ближайший магазин), и его оборванные провода и отломанные ручки внушают такое же почтение, как седины местных патриархов.

Май на даче -- пора зеленого рая. Но мало кому дано ее оценить. Колесо городских дел, азарт конца рабочего сезона туманят мозг, и лишь редкие мудрецы появляются на даче тогда, когда стоит высокая трава, а соловей еще не успел отпеть свои предсказания на лето. Прочим достаются июнь и чувство неведения -- чем обернется для дачной империи и тебя самого этот летний сезон, равный веку?

Июль и август -- зенит упоения. Тому, кто предпочел в это время подвергать себя городским или заграничным индивидуальным тестам, остается осень. Уик-энды в начале сентября -- время, когда все дачные чувства собираются в такую тугую пружину, что распрямиться ей не дает только облившая ее сладость осенней тоски.

Зимой дачу всегда обворовывают. Поэтому на ней нет никаких признаков нажитого благосостояния, не способных уместиться в сентябрьский багажник. А главной дачной ценностью становится окно. Может быть, за ним растет береза, о которой известно, что Семен Иосифович посадил ее в незапамятном году. Но нет березы просто, есть береза в окне, а значит, окно -- лучший из вечных даров. Им наслаждаются, им гордятся. Самое страстное и мучительное чувство -- посадить около него гостей и посмотреть на их, черствых пришельцев, реакцию, всегда недостаточно пламенную.

Отгородить дачу от остального мира не удавалось никогда. Но это было бы и не в ее принципах. Сопредельные даче государства -- пионерлагерь и детский сад, следовательно, воспитательницы и пионервожатые должны гордиться ролями прекрасных половчанок. А как же быть со съемщиками? В настоящих дачниках никогда нет гордости и спеси. На даче нет чужаков. Каждый, кто попадает на дачу, равен аборигенам и достоин только почестей, которые принесут ему с охотой и почтением. Но будет ли так всегда?

До Баха музыку слышали во времени -- как со-временность метафизических потоков. После Баха -- в пространстве, как галерею поступков людей. Величие Баха в том, что он совместил то и это, крест-накрест. У нас на даче это было так.

После того как лучшие граждане покинули родные пределы, в их дачи вселились генералы. По улицам стали ходить охраняющие их милиционеры. Генералов и милиционеров сменили герои нового времени. Теперь мимо нашего страстно любимого окна идет не хромающий Леонид Борисович в поношенной дачной кепочке, а молодой гастролер, которому город не город и дача не дача за перманентной молотиловкой в его наушниках. Казалось, бы, ревнителям уклада надо просто браться за грабли и лейки! Или пойти в правление (все знают, где оно, между прудом и свалкой).

Но нет.

Входи, любезный, под сень наших шлангов и дерев. Все перед тобой расступается со счастливым поклоном. Этот поклон -- Тебе. Ты несешь нам нашу гордость, ибо Ты пришел именно на дачу. Ты, новый герой, велик, потому что сделал именно этот выбор. И дача охватит, одарит и воспоет тебя, пришедшего, своим величием.

Закроем же глаза и вслушаемся в дачного Баха. Ровный фон лесов и далеких дорог, лай собак, стук молотков, тазов и помойных ведер, сладострастные рулады электропилы. И мелодичные, за версту разносящиеся диалоги. Они ведутся всегда с балконов или через забор, а то и через два, покоряя безупречной литературной формой. И вдруг -- а откуда он, собственно, взялся? -- петух. Такое бывает раз в миллион лет. На даче появляется отчаянный лидер деревни -- опасный и неуместный носитель мужского, творческого начала. У себя на даче я слышал его лишь однажды. И все, что мне осталось, это предсказать -- жить парню осталось недолго.