КоммерсантЪ / Четверг 03 апреля 1997

Абонемент Российского национального оркестра продолжает лидировать по части приглашения гастролеров. Мы еще не забыли тех радостей, которые доставили нам американский японец Кент Нагано и берлинский баварец Франк Штробель, а в очередных программах уже появились новые мировые имена -- молодой дирижер Стокгольмского королевского оркестра Пааво Ярви и культовый петербургский пианист Григорий Соколов.

Пааво Ярви -- американский эстонец, а ныне отчасти швед. Сын знаменитого эстонского дирижера Нэеме Ярви и ученик Леонарда Бернстайна, он уже близок к тому, чтобы сделать столь же громким и свое имя. Спокойный, рассудительный, с глубоким басом, он оказался и на редкость любопытным человеком: кого еще из заезжих звезд можно было увидеть стоящим в осветительской ложе во время концертов Светланова и Когана? Однако и свою программу он успел подготовить к безукоризненному исполнению.

"Полифоническая симфония" Арво Пярта -- ранний опус (1964), мало предвещающий Пярта зрелого и заоблачного, написан в годы, когда Эстония была, по выражению Ярви, "под советской оккупацией". Лаконичное, жесткое, почти камерное сочинение на время превратило плетневский оркестр в гибкий и послушный ансамбль современной музыки. Затем настал счастливый миг для Александра Рудина, исполнившего Виолончельный концерт Шумана мягко, виртуозно и свободно, в то время как Ярви обеспечил ему отличную сбалансированную поддержку: на мой взгляд, это был лучший (из мною слышанных) оркестровый аккомпанемент в сезоне. От богатства романтической эмоции компас программы снова повернул на суровый север. И тут выяснилось нечто интересное: в редкой для нашей сцены Пятой симфонии Сибелиуса дирижеру удалось достичь такого взимоперетекания тем и аккомпанемента, что, казалось, он сотворил на месте еще одну "полифоническую симфонию". Мало того, тем же способом Пааво Ярви ухитрился сыграть на бис (а можно было догадаться, что именно будет сыграно) шлягерный "Грустный вальс" того же скуднопопулярного автора.

Все было бы прекрасно, но играл Ярви для полупустого зала консерватории. Это участь большинства гастролеров, и было бы ошибкой объяснять ее патриотизмом московской публики. За постперестроечные годы мы перевидали на наших сценах такое количество безработных халтурщиков, слетающихся к бесхозным российским оркестрам, что любое иностранное имя в афише способно вызвать лишь полный штиль у билетных касс. Дело иногда спасают отдельные композиторские имена -- Чайковский, Рахманинов и в последнее время Малер. Напротив, в Швеции, откуда прибыл Ярви, концерт без современного сочинения воспринимается как злостная недостача в комплектации. Стоя посреди пустой артистической, Пааво Ярви не выглядел человеком, нуждавшимся в утешениях: он сыграл именно то, что хотел, а про публику уверенно сказал: "В следующий раз придут".

Все так, но пока приглашение европейского дирижера мирового уровня в Москву выглядит чистой воды радикализмом, а нормальная цивилизованная политика Российского национального оркестра -- утопией. После этого просто рука не поднимется критиковать руководство оркестра за то, что в программе следующего концерта был объявлен один Рахманинов.

Аншлаг на концерте был еще и потому, что пианист Григорий Соколов москвичам знаком и ими любим. И в этот раз он полностью оправдал ожидания как обычных слушателей, так и профессионалов, в своих чувствах к Соколову единых до неправдоподобия. "Как можно играть на рояле, когда есть Григорий Соколов?" -- говорили пианисты, попутно советуя отдыхать Маурицио Поллини, Альфреду Бренделю и Иво Погореличу.

Верно, Григорий Соколов не имеет ничего общего с современной, утонченной и высокооплачиваемой, пианистической культурой. Внутренняя значительность игры 47-летнего пианиста просит поместить его в вымерший класс -- к Нейгаузу, Юдиной, Софроницкому. Грузный, сутулый, с публикой неприветливый, он играл так, словно Второй концерт Рахманинова -- не мальчик для битья на пианистических конкурсах, а вчера написанная партитура. В его бесплотном пиано будто уже содержится завернутое во фланель форте -- настолько стремительно он взлетал от одного к другому через воздушные слои промежуточных оттенков. Так же своевольно Соколов срывался со второй на четвертую скорость, чем шокировал зал, а дирижера Владимира Зиву ставил в чрезвычайные ситуации, из которых тот выбирался с переменным успехом.

Слушая концерт Рахманинова, можно было представить, как Соколов играет Баха или позднего Бетховена. Но вообразим себе, что будет, если "Голубых танцовщиц" Дега переписать тяжелоартиллерийским рубенсовским мазком? Живопись станет сильнее, но что останется от танцовщиц? Да, желающим вкусить рахманиновской весенней полетности и звукового парения стоило обратиться в другое место. А вопрос о техническом перфекционизме остался открыт: Соколов играл точно, оснащенно и качественно, при этом -- не в самых трудных местах -- мазал. Что же, будем слушать тех, кто никогда не мажет?

Наверное, московские поклонники Григория Соколова обрадовались бы еще больше, если бы их кумир (не в обиду Российскому национальному оркестру будь сказано) сыграл сольный концерт. Но кусочек такового был предъявлен -- в виде двух медленных и печальных ноктюрнов Шопена, сыгранных на бис. Восхищаясь глубиной и свободой игры Соколова, замечу, что она, как ни парадоксально, оборачивается несвободой в нас. За последние годы мы стали воспринимать искусство не как спасение от жизни, а как ее часть. Здесь же мы поневоле должны вспоминать о том, какими были когда-то.

Во втором отделении, уже без Соколова, Владимир Зива провел Вторую симфонию Рахманинова, в свое время исключительно успешно сделанную с оркестром самим Михаилом Плетневым. Времени на репетиции было мало, поэтому Зива не успел (кроме как в первой части, которую как раз репетировали больше) развалить плетневскую работу. Симфония получилась, а оркестр звучал выше всяких похвал.