КоммерсантЪ / Суббота 30 ноября 1996

Наталья Загоринская впервые появилась перед широкой петербургской публикой: полтора года назад в программе "Избранник юности", срежиссированной Алексеем Гориболем, певица поразила весьма избранную аудиторию исполнением шумановского цикла "Любовь и жизнь женщины". Новая программа добавила к этому циклу и впечатлению ряд контрастных. Рядом с Шуманом и романсами Чайковского оказался не только Леонид Десятников (с песнями на стихи Чиарди), чья музыка, как известно, плоть от плоти и дух от духа романтического века, но также "Сатиры" Шостаковича. Составив таким образом программу вечера, Загоринская и Гориболь предложили довольно консервативной публике вокальных вечеров рассматривать эти произведения в одном классическом ряду.

Выступая, как обычно, режиссером программ и автором концепций, Алексей Гориболь открыл оба отделения фортепианными преамбулами, роль которых исполнили "Арабеска" Шумана и вальс Десятникова "В честь Диккенса". Заядлых филармонических дам поразил приглушенный свет в зале (посвященным напомнивший о священнодействии при свечах в июне прошлого года), но и они не смогли противиться обаянию хозяина вечера, возвращавшего филармонический концерт в атмосферу салона, столь уместную для зала Энгельгардта.

Затосковав на вагнеровском конкурсе по так до сих пор и не рожденной отечественной традиции исполнения австро-немецкого репертуара, петербургский меломан смог отдохнуть душой. Здесь была явлена именно та интимная связь с немецким языком, по которой соскучились те, кто оставил свое сердце в Вене, Берлине или Лейпциге: нежданно для себя они открыли реальную возможность в недалеком будущем слушать вживую Шуберта, Вольфа или Шенберга на равных правах с народными итальянскими песнями и Рахманиновым -- то есть они открыли для себя новую камерную певицу. И дело здесь не в силе голоса, на что Загоринская, очевидно, не может пожаловаться, но в специфической культуре, необходимой для выступления под рояль, на камерной сцене и с Шуманом.

Разумеется, театральные занятия певицы (солистки театра "Геликон-опера") были заметны -- например, в том, как витийствовали, резвились и пылали благородным гневом персонажи Саши Черного. Однако в обеих частях концерта -- и в шумано-чайковской, и в десятниково-шостаковической, -- чувство меры ни разу не изменило певице. Это не мешало циклу "Любовь и жизнь женщины" развертываться наподобие лирического дневника или романтической новеллы, но мешало публике перевести дыхание между номерами: за долго сдерживаемые эмоции она вознаградила себя бурными аплодисментами и несколькими бисами.