КоммерсантЪ / Пятница 05 июля 1996

Очевидно, что сегодня Валерия Афанасьева Пруст и Джойс занимают куда более, чем Шопен и Брамс. Во всяком случае, его брамсовский клавирабенд (поздние фортепианные пьесы op. 116, 117, 118 и 119) был отмечен пониженностью тонуса, усталостью чувств и суховатой графичностью звука, что так не вязалось с полнокровным и чувственным эссе о позднем Брамсе. О гедонистической прелести "бутылки Тортонуа 1861 года", с ароматом которого Афанасьев сравнивает позднего Брамса, не напоминало в этом концерте почти ничто. Кажется, что, увлекшись миром идей, артист потерял интерес к низменному миру пианистических реалий. Впрочем, публика, изголодавшаяся по "концепциям" и отдающая дань незаурядной личности, с легкостью простила ему такие мелочи, как отсутствие настоящего легато, резкий форсированный звук в кульминациях, за несколько откровений.

На противоположном Афанасьеву полюсе оказался Александр Торадзе -- пианист и педагог. Выступивший перед публикой как солист в Четвертом фортепианном концерте Прокофьева и фортепианный педагог, организовавший исполнение всех прокофьевских сонат, он еще раз подтвердил свое артистическое кредо: в его мире все сочно, реально, все ослепляет, а порою шокирует обнаженностью страстей. Если сфера Афанасьева -- декадентские эссе fin de siecle, то стихия Торадзе -- театральные подмостки времен Шекспира с их грубой, но волнующей правдой преувеличений и чувственной рельефностью мысли. Торадзе -- поистине ренессансная личность, ему присуща та универсальность, которая в полноте своего проявления естественно привела его к своеобразной "режиссуре" концерта.

Концерт-марафон "Девять сонат Прокофьева", представленный учениками его студии из университета Индианы (Светланой Смолиной, Теа Ломбаридзе, Иваной Буквич, Александром Могилевским, Максимом Могилевским, Георгием Вачнадзе и Александром Корсантиа) стал настоящим театральным действом. Исполненные вне хронологического порядка девять сонат Прокофьева предстали как некая "мета-соната", где функцию тезиса (неожиданно для штампов, восприятия "солнечного Прокофьева-футболиста") выполняли "мрачные, порою трагические" образы 1-й и 4-й сонат, антитезис представляла лирико-философская пара (5-я и 9-я сонаты), а знаменитая триада (6-я, 7-я и 8-я) явилась синтезом. Своеобразной кульминацией-фокусом стала Третья соната, блестяще исполненная Александром Корсантиа, который не только поразил неистовым темпераментом и виртуозным мастерством, но и заставил заново пережить трагизм этой музыки, очистив ее от штампов.

В той же мере, в какой цикл "Девять сонат Прокофьева" стал в этом концерте обобщенным портретом прокофьевской сонатности ("мета-сонатой"), интерпретации учеников студии стали "мета-портретом" Торадзе-артиста. В них по-разному преломились такие его черты, как неистовый темперамент, стихийная виртуозность, мощное волевое начало, рельефное и неординарное слышание фактуры, парадоксальные, но бьющие "прямо в цель" логические построения. В этом можно усмотреть как сильную, так и слабую стороны Торадзе-педагога (справедливо и рыцарски-благородно воздавшего дань в заключительном слове после концерта всем педагогам, воспитывавшим в прошлом его учеников и его самого). Одно безусловно: давно уже на сцене Малого зала мы не встречались с таким интересным, талантливым и блестяще обученным коллективом единомышленников, каким явилась "Студия Александра Торадзе".