КоммерсантЪ / Суббота 30 ноября 1996

Гастролеры в плетневском абонементе -- дело опасное. То композитор-нефтедобытчик, то самодеятельный фанат Густава Малера -- поэтому уже тот факт, что оркестр сумел добыть и впервые представить российской публике певицу, реально поющую (или, по крайней мере, певшую) первые партии на первых сценах мира, внушает самые отрадные чувства.

Несмотря на то (или, наоборот, благодаря тому) что лучшие годы своей творческой жизни певице довелось провести за пределами родной страны, румыны гордятся ею как национальным достоянием -- чуть ли не наравне с Джордже Энеску, Сергиу Челибидаке, Хариклеей Даркле или Илеаной Котрубас. А Рождественский концерт в Ватикане, состоявшийся с ее участием в 1993 году и транслировавшийся на весь мир, вписан в историю Румынии как национальное событие. Мариана Николеско -- почетный член, почетный гражданин, доктор, кавалер, основатель американского фонда, радетель детства и культуры. Слава судьбе, глядя на сцену, обо всем этом можно не задумываться: прежде всего она -- певица и артистка.

К тому же певица и артистка, сочетающая природный дар и темперамент с наукой, пройденной ею на современных оперных сценах, переживших во второй половине нашего века бум возрождения раритетов и освоения старых изысканных стилей. Даже если не оценивать собственно пения, за одну программу уже можно сказать спасибо: редкий набор арий XVIII-го и XIX веков ничем не потрафил вкусу любителя оперных шлягеров. Глюк, Моцарт, Бетховен, Беллини, Доницетти были представлены коллекционными, но никак не популярными шедеврами; наравне с ними шел запылившийся с императорских времен Спонтини. И даже на бис звучали Бойто с Каталани, и лишь в самом конце -- Эболи из "Дон Карлоса" и Леонора из "Трубадура".

Однако все это -- сегодняшние блюда европейской оперы, которую Мариана Николеско доставила в Большой зал вместе с этикетом их употребления. Еще раз оттягивая разговор о пении, скажем, что артистка принесла дух сцены -- аффектацию, не боящуюся чрезмерности, пир чувств, закованных в стили прошлого. Большинство номеров объединял один рецепт -- масштабная многочастная ария с большой дозой речитативов; именно речитативы-то и удались ей лучшего всего в вокальном смысле. Не стремясь к излишеству красок, певица подала всю программу через регламентированную поэтику оперы seria: даже в Моцарте и в романтических ариях оперы ottocento не коробили ее яркие антилирические верха и утрированный грудной низ. Стиль, в котором она распоряжается красками своего крепкого драматического сопрано, не предполагает легкости. Но стиль стилем, а систематические исчезновения нот на piano, тяжесть и нечеткость в колоратурах, трудности с высокими нотами доставили немало разочарований -- их было бы больше, не умей певица великолепно обманывать слушателя в сложных ситуациях.

Молодой дирижер из "Ла Скала" Эрик Халл воспользовался чуткостью плетневского оркестра, хотя за короткое время не смог сроднить его с раритетными стилями. Как в увертюрах к "Фиделио" и "Семирамиде", так и в ариях оркестр показал класс -- но и только. Знатоки оркестровых манер и придирчивые ценители вокала, конечно, вспоминали свои любимые пластинки; с другой стороны, не будь такой программы, не было бы и пищи для сравнений. Публика же радовалась, аплодировала и достигла своего, заработав не меньше сотни воздушных поцелуев.