КоммерсантЪ / Пятница 02 февраля 1996

Радость автора по поводу долгожданной премьеры (хотя срок ожидания вовсе не рекорден для этого композитора) не вызвала ответных чувств у публики -- небольшой зал не был заполнен и на треть. Ситуация эта типична для большинства из четырехсот московских композиторов. Но, похоже, Юрий Буцко воспринимает ее глубоко индивидуально -- как неоспоримое свидетельство ценности и правоты своей музыки, нелегкий путь которой лежит через преодоление чиновничьего гнета и слушательской косности. Соответствует такая позиция реальному положению вещей или нет, но очевидно, что она является мощным творческим стимулом: сознание собственного духовного подвига помогает преодолевать все тяготы писания "в стол".

Сегодняшняя прихотливая мода, слегка утомившаяся от увлечения советским авангардом, теперь интересуется его антиподом -- ультратрадиционализмом, нередко выступающим в паре с идеей возрождения русской духовности. В Москве и Берлине зазвучала музыка Алемдара Караманова, симферопольского отшельника, автора более 20 симфоний, большинство из которых написано в псевдорахманиновской стилистике. Юрия Буцко роднят с Карамановым близкие эстетико-этические идеалы и ставшая почти чертой стиля потребность в противостоянии. Легко предположить, что любопытный взгляд современности способен открыть для себя и Буцко. Однако создается ощущение, что композитор инстинктивно сопротивляется этому взгляду, заведомо отрицающему ценностные приоритеты и с равной заинтересованностью обращающегося как в сторону западников, так и славянофилов.

В 1958 году вокальный цикл Юрия Буцко "Двенадцать" был включен в обязательную программу вокалистов на VII конкурсе имени Чайковского, при этом его двадцатилетний автор даже не знал нотной грамоты! Сейчас Юрий Маркович, заведуя кафедрой оркестровки Московской консерватории, вызывает у разборчивых студентов безграничное уважение своими знаниями и мастерством -- а в то время он в равной мере увлекался русской историей, археологией и музыкой, учился же на историческом факультете педагогического института. Композиторская индивидуальность его оформилась уже в консерватории. Время учебы совпало с расцветом "новой фольклорной волны" -- в память о ней остались замечательные кантаты "Вечерок" и "Свадебные песни", -- а интерес к русскому музыкальному прошлому все-таки наиболее полно проявился в изучении и расшифровках знаменного распева. На втором и третьем курсах Буцко написал свои и по сей день наиболее исполняемые сочинения -- монооперы "Записки сумасшедшего" (по Гоголю) и "Белые ночи" (по Достоевскому). С годами к ним прибавились еще две -- "Из писем художника" (по воспоминаниям Коровина) и "Золотой треугольник" (по книге Чаянова). Специфику напряженного и длительного монолога, окрашивающего в не всегда легко воспринимаемые тона и остальные сочинения Буцко, выражают слова любимого композитором Достоевского: "хочется высказать несколько мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность..."

Тем не менее желает того композитор или нет, в своем творчестве он соприкасается с явлениями, в художественности которых ныне никто не сомневается. Когда-то сочинение, длящееся 2-3 часа, раздражало публику -- сейчас она с готовностью впадает в медитацию. Снова в почете и романтический язык, верность которому соблюдает композитор: сочинения, прозвучавшие в концерте, были посвящены Римскому-Корсакову и Рахманинову. Подобные модели, хотя и иначе, эксплуатирует в своих последних вещах радикальный поставангардист Владимир Мартынов -- безо всякого стеснения, но безо всякого успеха (!-ошибка корректуры, правильно - "не безо всякого успеха"). И пусть сам Юрий Буцко вряд ли поставит себя в ряд со столь рефлективно-интеллектуальным композитором, аналитическое начало в прозвучавшей на концерте Сонате для двух фортепиано -- ее сыграли Дмитрий Сахаров и Александр Фоменко -- выдает небезосновательность такого сопоставления: 13 вариаций на литовскую тему, из которых состоит соната, представляют собой вполне постмодернистскую работу с рахманиновскими типами фактур.

Менее интересным было Трио, традиционно многозначительное, со слишком ожидаемым хоралом в финале. Многое тут зависело от исполнителей ("Романтик-трио" -- Виктор Абрамян, Алексей Буриков, Геннадий Дзюбенко): вместо чтения с листа хотелось бы услышать более серьезное исполнение с продуманной концепцией. Скажем, стильная советская чувствительность или, напротив, предельная сдержанность a la минимализм могли бы кое-что изменить в слушательском восприятии. Тогда это означало бы для автора передачу своих мыслей через посредника, который способен лучше почувствовать аудиторию и избавить музыкальный текст от излишней сложности социальной адаптации. Но хочет ли композитор лишиться этой сложности?