КоммерсантЪ / Четверг 14 сентября 1995

Фестиваль завершился исполнением 24 прелюдий Шопена. Полный зал аплодировал Жукову стоя. Бенефециант был принят, понят и оценен. Но до этого ему предстояло продержаться не один вечер, как на сцене, так и в зале. Первый же сольный концерт Жукова поднял планку фестиваля на присущую ей высоту. Даже противник транскрипций, фантазий и попурри не решился бы отрицать, что переложение Жуковым Пассакалии Баха было, можно сказать, доказано им, как теорема Пифагора. Его Фантазия и Соната Моцарта были такими, какими до сих пор они никогда не были, но какими им следовало быть всегда (когда-то подобным образом Жуков делал со своим камерным оркестром 40-ю симфонию -- это была не улетающе-пляшущая дребедень, а французская революция и гильотина). Отделение Скрябина Жуков выстроил в виде двух диптихов: Соната # 8 -- Фантазия op. 28 и Вальс -- Соната # 4; можно было бы посчитать это насилием и произволом, если бы предъявленная система доказательств не оказалась столь обезоруживающей. И даже Соната # 8 (за нее знатоки Скрябина всегда трепещут больше всего) была вычерчена с ослепительной четкостью. Бисов Жуков никогда не играет и был вынужден умолять бесновавшуюся публику пощадить его.

Камерные вечера были выдержаны в приглушенных тонах. Вечер романтической песни, названный в афише "Послом любви" (а именно эта песня Шуберта была пропущена в концерте), в целом следовал той же доктрине. Здесь Жуков единственный раз отошел в глубокую тень, выдав певице Либеровой карт-бланш чистейшей белизны. На нем она вывела нежно-кукольным голоском подкупающе искренние и трогательные каракули, вносящие классическую женскую проблематику даже туда, где ей не место ("Ганимед", "Она была здесь", требующие более определенной экспрессии). Глинка у Либеровой был местами недурен. Публики на этом концерте подозрительно убыло.

Юрий Мартынов, представленный в начале концерта небольшим спичем бенефицианта, был встречен публикой с напряженным вниманием. Вначале это оказало юноше-пианисту неважную услугу (шубертовские Соната ля минор соч. 164, Соната ре мажор соч. 53), но вскоре тут и там стали мелькать незаурядные детали. Второе отделение открылось 12 лендлерами, исполненными в декламационном психоаналитическом духе, то есть безвкусно и провинциально. Но наконец шлюзы окончательно прорвало, и хлынула Большая посмертная соната ля мажор, полная гениального шубертовского чудачества. Взволнованного мальчика вынесли на руках чуть ли не вместе с роялем.

Концерт-серенада в честь Игоря Жукова снова собрал компанию двухлетней давности, символизировавшую на "Выставках # 1" "русскую музыку XXI века" -- и она словно отыграла весь тот фестиваль в виде одновечернего концентрата убойной силы. "Цинь" Цзо (премьера) -- для левой руки, блуждания в манящих дебрях, таинственная увертюра. "10 слов..." Коллонтая с черными покрывалами, с Петром Белым (генеральным директором "Выставок") в роли вскакивающего с места в зале экзорциста и музыкой, преисполненной неистового сатанизма. Серенада Сергеевой, где тромбон блещет всеми немыслимыми приемами звукоизвлечения, а орган описывает дифирамбические и экстатические траектории. Три песенки Анатолия Шелудякова -- представьте себе эстетику Вертинского, возведенную в кубическую степень Андрея Белого берлинских ресторанов, фокстротов, с розой в петлице и взрывом в мозгах. Молодой бог, великолепный бас и красавец Константин Христов с отточенным мастерством разыграл этот спектакль, а рояль Шелудякова выдал совершенно нереальную звуковую феерию. Бенефициант был сражен -- а он строг, придирчив и нелицеприятен. "Граждане" Коллонтая (лучшая его вещь) -- подбавили в эту нестандартную серенаду мраку.

Далее случилось неописуемое -- вышел Шелудяков и, стоя у рояля, повернутого перпендикуляром в зал, спел и сыграл "Истории для детей" Стравинского, а в третьей из них покинул место у рояля, сел на авансцене и сказал "Сказку о Медведе" на чистейшем областном диалекте с мастерством профессионала (год работы в ансамбле Дмитрия Покровского и постоянная служба псаломщиком в храме). Казалось, крыть больше нечем -- если бы в запасе не оказалось пьесы Десятникова "В сторону Лебедя" -- Сен-Санс, Пруст, Гориболь, сам Десятников и даже Борхес. Меломанам радость, когда эстетические декларации автора (скепсис, игра, ирония, эстетизм, антигуманизм и пр.) начинают стихийно и непреднамеренно не совпадать с путями, какими идет его материал, а "В сторону Лебедя" и было таким несовпадением -- произведение неотразимо прекрасное, лирическое, трагическое, страстное и мощно целеустремленное. Жуков привстал со стула, впившись глазами в автора, а звучавший затем Головин с его уравновешенным академизмом несколько кабинетного типа достойно завершил всю программу, успокоив взволнованную публику. В качестве коды была исполнена чудесная "Пленница" Берлиоза.

Современные русские композиторы: Леонид Десятников, Татьяна Сергеева