КоммерсантЪ / Воскресенье 15 декабря 1996

Программа экспонировала три симфонические эпохи: от классицизма представительствовали фортепианные концерты Моцарта и Бетховена в исполнении Пауля Бадура-Шкоды, от романтизма -- Фантастическая симфония Берлиоза, послом британской музыки и заодно музыки ХХ века выступал Концерт для двух струнных оркестров Майкла Типпета. В исполнительской части все также было организовано должным образом: играл петербургский оркестр -- Академический симфонический оркестр филармонии, солировал весьма известный австрийский пианист, дирижировала молодая, уже сделавшая блестящую карьеру англичанка. Однако "обычный филармонический концерт" отнюдь не является сегодня нормой в Петербурге.

Такую роскошь, как афиша, блистающая именами зарубежных звезд дирижерского искусства, Большой зал сегодня себе позволить не может. За почти прошедший 1996 год отчет будет весьма краток: здесь был Шолти. Явление Ростроповича стало событием иного порядка. В остальном, кроме Владимира Ашкенази и Максима Шостаковича, которых приходится считать зарубежными визитерами, ни одно более или менее известное имя не встречалось. В таком режиме существования обоим филармоническим оркестрам и петербургской публике сейчас не с чем сравнивать манеру и детали интерпретации представителей славного петербургского дирижерского цеха.

На этом фоне Шан Эдвардс удалось показать, что "обычный" петербургский филармонический концерт обязан содержать нечто выдающееся, хотя и не застрахован от неровностей. 20-й концерт Моцарта и 4-й концерт Бетховена оказались самыми неудачными фрагментами обоих вечеров. Неопрятная игра солиста и судорожное ускорение темпа перечеркнули великолепные идеи знаменитого знатока и исследователя венских классиков. Это было не воплощение, но намерения, сродни профессорскому показу в классе. Для оркестра же представлялась трудной, хотя и выполнимой задача следовать за ним: например, следовать его темпу rubato в бетховенском концерте. После двух симфонических вечеров Бадура-Шкода дал прекрасный сольный концерт, который без этого пролога прошел бы лучше. Объединить пианиста с оркестровой программой пожелала филармония, добившись при этом разных результатов. Какая-то часть публики, безусловно, пришла на Бадура-Шкоду "с оркестром" -- и познакомилась с новым дирижером, чье имя, теперь, видимо, само по себе привлечет меломанов в зал. Другая часть (немалочисленная) пришла на Шан Эдвардс -- и осталась в смущении по поводу фортепианных концертов, что, возможно, кого-то удержало от посещения сольного выступления именитого пианиста.

Концерт Типпета 1939 года -- сочинение весьма значительное для автора -- обладает известным изяществом, подчеркнутой названием и составом, но отнюдь не прямолинейной ориентацией на concerto grosso и, соответственно, выигрышным эффектом концертирования. Весьма традиционный уже в пору своего создания, сверхдиатоничный и светлый, концерт тем не менее оказался неожиданностью: он утверждал право искусства не отражать эпоху, а восполнять недостающие в ее палитре цвета, создавая модель, к которой можно стремиться. (Следом за ним Типпет написал как раз совершенно злободневное сочинение -- отклик на "хрустальную ночь", то есть погром 9 ноября 1938 года. Исполнение этого сочинения -- оратории "Дитя нашего времени" -- планируется в Петербургской филармонии в марте. Таким образом, за нынешний сезон будут освоены целых два произведения из огромного списка уже 91-летнего английского классика.) Концерт Типпета в исполнении АСО значительно отяжелел, медленная часть зазвучала по-шостаковически углубленно, крайние -- основательно и весомо, даже в быстром темпе. Справедливости ради нужно сказать, что на второй день дело пошло на лад, и концерт смог оторваться от земного притяжения плотного струнного звучания.

Второе же отделение было дано слушателям для чистого наслаждения. Фантастическая симфония "неистового романтика" прозвучала действительно фантастически. Ясность фактуры (по контрасту с первым отделением) была полной, темповые сдвиги легки, паузы волшебно длительны. В третьей части -- "В полях" -- вдоволь достало воздуха и неторопливости романтического созерцания. Шан Эдвардс отлично прошла испытание на романтизм, предлагаемое дирижеру в этой части, которая обычно вообще с трудом слушается до конца. В выстраивании последующего нагнетания -- через "Шествие на казнь" в четвертой части к "Шабашу ведьм" в пятой -- Эдвардс убедила сомневающихся (если таковые имелись) в том, что воля и железная логика не являются мужской прерогативой и в дирижировании, прекрасно уживаясь с мягкостью небольших женских рук, обученных мануальной технике в классе профессора Мусина.

После Фантастической можно было уже спокойно подумать и о всяких милых мелочах. О том, например, как огненная шевелюра дирижера резонирует с деревом струнных. А также о более существенных вещах -- о том, что в довольно тусклом петербургском фестивальном межсезонье Шан Эдвардс сумела-таки оставить весьма яркий фрагмент.