КоммерсантЪ / Четверг 20 июня 1996

"Всегда есть в жизни место для революции", -- сказал в Москве Дэвид Боуи. И этим местом, похоже, стал номер гостиницы. По крайней мере в других местах Боуи революций не устраивал. Человеком он оказался сложным. Революционность скрывал. Даже от горничных. Табличка "Не беспокоить" украшала дверь президентского номера в "Палас-отеле" не только в присутствии звездного постояльца, но и в минуты его кратковременного отсутствия (он выходил в спортзал, спускался на пресс-конференцию, покинул отель в день концерта). Извне к Боуи приходили только служащие отеля, приносившие в номер еду. Аппетиты его минимальны. Ограничившись room service, он ни разу не спустился в бар или ресторан. Ни разу не покинул гостиницы ради светских или культурных мероприятий. Впрочем, программа не отличалась оригинальностью: ему предлагали посетить Кремль, одно из ночных заведений и принять участие в обсуждении итогов выборов. Дважды побывавшему в Москве в 70-х (как частное лицо) музыканту эти предложения вряд ли могли казаться соблазнительными.

После визита в Россию в 70-х, когда на улицах Боуи никто не узнавал (а пройдись он по лондонской стрит, его расчленили бы толпы поклонников), он вспоминал, что "на тротуарах лежали пьяные люди, и это было самым большим разочарованием", а потом сразу же сочинил альбом Diamond Dogs, вдохновленный советской режимностью и антиутопией Оруэлла. Теперь же складывалось впечатление, что музыкант приехал на два дня раньше, исключительно чтобы отдохнуть и порисовать. Персонал "Палас-отеля" вместе с тяжелыми корзинами фруктов принес ему пачки бумаги для ксероксов. Дэвид Боуи (художник, активно сотрудничающий с журналом Modern Painters), запершись в президентском номере, готовился к грядущей флорентийской биеннале. Не привлекла звезду и более оригинальная часть программы: праздновать на корабле "Чайка" день рождения Артемия Троицкого в компании московской поп-богемы Боуи в последний момент наотрез отказался. Музыканта, по словам его тур-менеджера, настигла инфлюэнца. Болело горло и бил озноб. Многие из числа организаторов и приближенных были разочарованы странной скрытностью, необщительностью и бескомпромиссной несветскостью заезжей звезды.

Что до разочарований и очарований, Боуи можно назвать мастером обоих жанров. Персональный миф Боуи предполагает яростное отрицание или большую любовь к сумрачной эквилибристике между "искусством меньшинств и для меньшинств" и его коммерческой реализацией. Поп-артист Боуи показал в Кремле высший уровень рок-музицирования. Но "Всемирная история рок-музыки" банка "Империал" началась с довольно сложного ее этапа, поскольку новый альбом рок-легенды 70-х Outside претендует на статус актуального искусства. А кремлевское представление вообще не может быть названо ни долгожданной легендарной ветошью, ни чем-то стопроцентно новым. Жанр салатной программы, одна часть которой раскручивает новое амбициозное сочинение, а другая знакомит с окрошкой из 25 лет экстравагантного творчества музыканта, в случае с Дэвидом Боуи обнаруживает больше минусов, нежели плюсов. Ясно, что Боуи не в состоянии, при всем его хорошем отношении к России, петь для нас специально старые вещи по-старому. Единственное, что музыканты Боуи могли сделать для россиян, это накрыть какие-то части гитарного комбика тряпицами с бледным изображением "Троицы" Рублева и Георгия со Змием. (Как поется в песне "Уорхол" с альбома Hunky Dory 1971 года, "ангел или дьявол -- меня не волнует", в чем Боуи, пользуясь гипнотизмом своего нетривиального вокала, убеждал москвичей со всей возможной страстью.)

Даже его знаменитые хиты 70-80-х прозвучали на концерте в почти неузнаваемых аранжировках. Специфическое очарование им придавали клавишные соло (преимущественно с рояльным звуком) Майка Гарсона, бродившего по историческому музыкальному полю с видом уставшего энциклопедиста: от интонаций традиционного рок-н-ролла он легко переходил в ортодоксальный модерн-джаз, перемежая их мотивами из Римского-Корсакова и Рахманинова. Причем экзальтированно-печальная Alladin Sane с одноименного альбома прозвучала практически в первоисточнике, поскольку именно клавиши Гарсона записаны на стародавнем альбоме. Противоположный полюс формулировал агрессивный Ривз Гэбрелс. Его выразительное гитарное рукоприкладство напоминало "гаражную" эстетику Tin Machine. Впрочем, очевидная "гаражность" вязкого -- без просветов -- саунда прошла через весь концерт (очевидно, неоднозначные заслуги в его создании музыканты и звукотехники поделили пополам, однако сам Боуи был не очень-то рад тому, что за 20 минут до окончания "саундчека" звук еще не был отстроен). И легко просочеталась с плотными фактурами, компьютерными рисунками и частично прописанными трэками в духе техно, индастриэла и джангла. На композициях с альбома Outside вышеописанные одежды смотрелись как влитые. А гипнотическая композиция Heart`s Fifty Lessons и в живом варианте не потеряла занимательности детектива о музыке, сделанного практически на одной ноте. Боуи выступил классическим рок-составом (легко заводящийся на длинных нотах бас, великолепный ударник без единого лишнего удара, гитара и рояльные клавиши), что в наше время эстрадизированного разнообразия даже отрадно. Особенно интересно было наблюдать за рокерами на репетиции, где все они вели себя не слишком дисциплинированно, а Гарсон заполнял паузы наигрышами из Второго концерта Рахманинова и мазурок Шопена.

Что касается представления, оно хорошо считывалось бы, будь москвичи достаточно знакомы с шоу-традициями не скупого на фантасмагорию Боуи. Как обещали, театрализации было мало. "При первом же беглом взгляде на музыку 70-х вы не увидите ничего, кроме отпечатков его платформ", -- обозначил Мюррей. Однако время дамской одежды или ползания по сцене в трико для Боуи уже прошло. Родоначальник панка и глэм-рока возник перед затаившим дыхание залом в чем-то похожем на изысканно рваный камзол неопределенного цвета. Сначала он был на шпильках, потом остался босиком. Платформы стали поп-культурой, босые же пятки -- символ авангарда. Сегодня Боуи -- не ископаемый зверь, не вампир и не леди. Он немного напоминает печального Зигги и самого себя из Tin Machine. Он кажется скомканным листом плотной бумаги. Редкие резкие жесты, легкая механистичность. Дэвид Боуи не кричит залу "Привет, Москва" и не требует подпевать хором. Коммуникации аутсайдера ограничены. Можно помахать рукой словно из неизбывного далека. Можно также ближе к финалу поскрежетать руками. Тем более, что статичные запеленутые в белое манекены в странных позах (часть реквизита) к этому моменту уже не вызывают особенного интереса. В отличие от света, бесконечное многообразие которого срабатывает до конца. Дэвид Боуи эпохи Outside уже не настроен шокировать стадионы. Но, несмотря на перемены, публика КДС вызывала звезду на бис три раза. И все три бисовые серии зал стоял, чем доставил кучу неприятностей бригаде безопасности. Вдохновенно спетые хиты периода Зигги--Звездная пыль увенчались роскошной All The Young Dudes, красивым гимном всем любителям артистического выпендрежа.